Книга Вне закона - Овидий Горчаков

– Такой бой, а я тут околачиваюсь, – брюзжит Баженов, – точно Ольга или Самсонов какой.

– С нами Мордашкин только что соединился, – продолжает рассказывать Ванька Махнач. – Полевой, говорит, до последнего в лагере держался, а потом одного добровольца – ветринского пацана лет семнадцати – прикрывать оставил. Мальчишке эсэсовцы обе ноги прострелили, а он их из пулемета дюжину уложил, пока кинжалом не закололи…

– Полевого работа! – говорит Баженов. – Каких людей воспитал – Котиковы и этот парнишка… Вот вам и «цивильный» отряд! Молодцы ветринцы!

– Пожрать бы, – нервно зевая, объявляет Казаков. – Айда на кухню!

На глазах у Самсонова раненые совершают налет на беспризорную кухню, сгребают еще теплые котлеты со штабной сковороды. У нас с Баженовым – пара рук на двоих. Левой Баженов придерживает окорок, правой я орудую финкой. Получается неплохо.

– В конце концов, – изрекает с набитым ртом Баженов, – мы все лето кормили Самсонова, а не он нас.

Снова тарахтит мотоцикл Кухарченко. За ним соскакивает с мотоцикла Козлов – Морозов с перекошенным, поразительно бледным лицом.

– Обошли, гады! – сообщает Кухарченко, азартно скаля зубы, неизвестно чему радуясь. – До роты автоматчиков. Обошли справа и с тыла сыпанули. Да и танк в лоб попер. Дают прикурить!.. Эх, ПТР нет, бронебойки… Патроны опять кончились – никто не подносит… А у вас тут пушки без дела стоят. Пришлось братву в лес отводить. Я тут ни при чем. Надо было побольше людей у Дабужи иметь. Где остальные отряды? Я, скажешь, один должен за всех отдуваться? Вы чего жуете? Жрать охота, как из пушки… – Завидев Самсонова, кричит: – Радуйся, Иваныч!

– Что случилось? Чему радоваться? – спешит тот к нему, волоча за собой карту.

– Как «чему»? – скалит зубы Кухарченко. – Ты же сам говорил – чем больше фрицев к себе прикуем, тем серьезней наша помощь фронту! А их тьма! Радуйся!

Карта зацепилась у Самсонова за край шалаша. Она рвется, эта истрепанная карта, – пополам через Хачинский лес и Городище, через Ухлясть и всю Могилевскую область…

Самсонов только зубами скрипит, пытается засунуть впопыхах сложенную разорванную карту в полевую сумку. Двухкилометровка наконец в сумке, но Самсонов забывает застегнуть сумку – болтается ремешок, не заправленный в медную скобу…

И к торжествующему злорадству, от которого я сцепил зубы, нежданно-негаданно примешивается жалостливый стыд за него – как за «своего», как за «хозяина»!.. «Да какой же он мне “хозяин”!» – возмущаюсь я и смутно чувствую, что со всем хорошим, ослепительно светлым, что я пережил, что произошло за эти три месяца, связано и все плохое, вся черная грязь, и никуда от этого не денешься. Так бывает, верно, стыдно и за самого заклятого врага, когда вдруг этот враг, грозный, беспощадный, предстает слабой, мелкой, жалкой стороной, обесценивая этим всю твою борьбу с ним…

– На кого ты людей оставил? – спрашивает Самсонов.

– На Самарина, – отвечает Кухарченко. – Хорошие командиры всегда в переплетах узнаются.

Лагерь быстро наполняется партизанами основного и фроловского отрядов. С боевой группой приходит Самарин. Никто не хочет отвечать на вопросы. Все спешат к землянке боепитания. Вместе с ними в лагерь врывается раскаленный воздух боя… Последними приходят минеры, и Барашков, этот великий скромник, который боится начальства пуще немцев, отыскивает затерявшегося в толпе Самсонова, накидывается на него:

– Ты где пропадал? Что делать? Мы еле от танка удрали. Прут по шляху. Почему ты о завалах не подумал? Пришлось заминировать Горбатый мост. Мы с Самариным перевели на наш берег всех беженцев – там их тысячи! За мостом – другие отряды. Самарин заслон у моста выставил. Половина леса, весь Быховский район, теперь за немцами. А как мы теперь узнаем, где другие наши отряды? Дзюба, Аксеныч, Мордашкин?.. Где они? Там? За мостом? У немцев? А кто же знает, ежели не ты? Какого хрена прохлаждаешься тут? Контрольный пункт у тебя тут, что ли? Что воды в рот набрал?

Самсонов словно не слышит Барашкова. В глазах – пустота.

– Надо на восток идти. Шестьсот двадцатый еще вчера ушел на восток, – подсказывает Самсонову Самарин. – А наш шестой в Александрове стоит. Там пока тихо. К Дзюбе, Аксенычу и Мордашкину я послал связных.

Самсонов оживает:

– Я жду связных из Александрова, я…

– Дело дрянь, Иваныч, – по-прежнему весело заявляет Кухарченко, протискиваясь к Самсонову и размахивая офицерской полевой сумкой. – Побачь, какие документы я взял у фрица одного. Тот же самый номер: двадцать восьмой эн-эс-ка-ка! Неужто весь корпус к нам в гости ломится, за Никоновичи хотит сквитаться?.. А у другого фрица документы взяли: спецбатальон по борьбе с партизанами двести двадцать первой охранной дивизии. Из-под Кричева прибыл. Связался черт с младенцем!

– А в одном этом батальоне, – докладывает Щелкунов, – больше сорока пулеметов, пятнадцать минометов, десять противотанковых орудий, артдивизион из трех батарей полевых гаубиц, саперный взвод, самокатный взвод. Батальону приданы моторизованные подразделения двадцать восьмого отряда НСКК – национал-социалистского моторизованного корпуса. Но это еще не самое неприятное. Когда Дабужа переходила из рук в руки, мы взяли документы у офицера-эсэсовца. Перцов тут кое-как перевел. Из первого документа видно, что железная дорога Могилев – Жлобин является одной из четырех наиболее угрожаемых в тылу вермахта. Вывод: бросить все силы на расчистку тылов в этих районах. Второй документ – приказ о проведении «Операции № 36»… Расчистить район Старого Быхова по обе стороны Днепра. Начать операцию 4 сентября, силами трех батальонов войск командующего СС и полиции в Белоруссии бригадефюрера СС фон дем Бах-Зелевского… Командует наш старый знакомый штурмбанфюрер Рихтер!

Но Самсонова вовсе не интересовали такие тонкости.

– Да перестань ты голову морочить! Что делать будем! Время дорого!..

– Смываться надо – вот что, – решает Кухарченко. – Самое главное в профессии партизана – это вовремя смыться…

– Самарин прав, – говорит Барашков. – Уходим на восток. Но что делать с мирными жителями, с беженцами?

– Не до них теперь, – бормочет Самсонов, – не до них…

Лес гудит, трещит, стреляет. В лагере лихорадочная подготовка к эвакуации, яростные матюки сквозь стиснутые зубы. «Что делать? Куда бежать? Что, чем, каким местом думает Самсонов?..»

Хладнокровно, деловито командуют Самарин, Щелкунов. Им помогают Богданов и Гущин. Эти минуты – суровое испытание. Не все выдерживают его. Глядя на Самсонова, на его растерявшихся подхалимов, прежде таких храбрых в лагере, заметно теряется наш смельчак Козлов – Морозов, а Гаврюхин и Боков неожиданно пышут энергией и огнем. Не узнать и десантника Терентьева – в минуты смертельной опасности человек обрел веру в себя, и никаким карателям эту веру у него не отнять.

– А мне Юрий Никитич абсолютный покой прописал, – острит Баженов. И кругом вспыхивают на миг лучистые усмешки.