Книга Ахульго - Шапи Казиев

– А все же меня в жаркое дело тянет. В самую схватку!

Васильчиков помолчал и вдруг признался:

– И отличиться хочется, и умереть страшно. Ведь зароют да костер сверху разведут.

Кроме прочего, офицерам нужно было ревизовать батарею, ближе других придвинутую к Новому Ахульго. Они долго не могли ее найти. Днем она была хорошо видна, и казалось, что дойти до нее совсем просто. Но ночью дорога превратилась в сущее наказание. И когда они, петляя, добрались до своей цели, солдаты из секрета, стоявшего на подступе к батарее, чуть было не приняла их за крадущихся горцев.

Батарея была в порядке и жила размеренной жизнью. Каждые полчаса производился выстрел. Затем направление выстрела немного менялось, и в небо вновь улетало гудящее чугунное ядро. После трех выстрелов ядрами следовал выстрел гранатой. Пламя, вырывавшееся из жерла пушки, озаряло все вокруг кровавым заревом, в котором светлым пятном проступало и Ахульго. Канониры делали привычную работу как бы между делом. Главное происходило за большим камнем, где они после ужина по очереди дремали у костерка, укрытого шалашом от горцев и от начальства. На достаточности артиллерийского расчета это не отражалось, потому что ротный воспитанник Ефимка уже умел делать все, включая производство самих выстрелов, и делал это с большим усердием. Жалел он только о том, что Ахульго исчезало из виду за мгновенье до того, как на гору обрушивался очередной снаряд, и он не видел результатов своего усердия. Днем Ефимке стрелять не разрешали: не полагалось по малолетству.

Офицеры слышали про шустрого Ефимку, но вид паренька, драившего банником дуло пушки, их вовсе не обрадовал.

– Чего же вы, сукины дети, мальчонку гробите? – сердился Милютин.

– Его ли это дело?

– Виноват, ваше благородие, – отвечал фельдфебель, держа под козырек.

– Не усмотрели. Мы его в парке оставили, так малец сам прибежал.

– Еще увижу – пеняйте на себя, – пригрозил Милютин.

– Непорядок!

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, – улыбался чумазый Ефимка, держа банник по форме, к ноге.

– Мне это плевое дело!

– И глаз у него – что алмаз, – оправдывался фельдфебель.

– Если мы чего не увидим, так он непременно заметит и пушку наведет так, что мое почтение. Даже их превосходительство господин генерал Граббе изволили похвалить.

Польщенный Ефимка улыбался во весь рот:

– Рад стараться, ваше благородие!

– Чаю у вас нет? – спросил Милютин, присаживаясь у костра.

– Согреться бы надо.

– Сей момент! – обрадовался фельдфебель, почувствовав, что гроза миновала. Он покопался в зарядном ящике, извлек чистый котелок и велел мальчишке: – Слетай-ка за водой. Господа офицеры чаю желают!

– И умыться не забудь, – велел Васильчиков.

– На чертенка похож.

Ефимка схватил котелок и исчез в темноте. Он спустился к реке по крутым тропкам. Ефимка уже знал их не хуже, чем устройство пушки, и удивлялся, как это горцы ими не пользуются, чтобы незаметно подобраться к батарее?

Он знал место, где была небольшая заводь и вода текла не так быстро. Из светящейся в лунном свете реки Ашильтинки он набрал котелок, поставил его на камень, а затем опустил в воду лицо, предоставив реке самой смыть с него копоть. Потом, вытерев лицо рукавом, Ефимка поднял глаза на Ахульго, нависавшее над ним темной громадой. Он не верил, что гору можно взять штурмом, на нее и влезть-то было невозможно.

Вдруг послышался шорох. Ефимка испуганно вжался между больших камней, ожидая увидеть крадущихся горцев. Но увидел девочек. С кувшинами на плечах они спускались со стороны Ахульго. Оглядевшись, девочки стали набирать из реки воду. Ефимка следил за ними, затаив дыхание. Это было так неожиданно, так невероятно! Одна из девочек вдруг посмотрела в его сторону, и он увидел ее большие глаза, в которых сиял лунный свет. Это была красавица Муслимат, дочь наиба Сурхая. Зачарованный Ефимка боялся спугнуть это видение. Ему хотелось, чтобы девочка не уходила. Но тут снова грянула пушка, отмеряя получасовую порцию устрашения. Девочка проводила испуганным взглядом искрящуюся гранату, а затем поспешила за своими подругами, которые уже исчезали в черных складках горы. Ошеломленный Ефимка взял котелок и медленно полез вверх, прислушиваясь к охватившим его новым, незнакомым до сих пор чувствам.

Выпив чаю и отдав Ефимке последний кусок колотого сахара, который нашелся в кармане у Васильчикова, офицеры пошли назад. Напоследок они еще раз напомнили солдатам, что нужно держать ухо востро, что горцы ловки и хитры и что от радения каждого зависит жизнь не только его самого, ни и спящих товарищей. Солдаты с готовностью брали под козырек: «Слушаюсь, ваше благородие!», хотя лучше необстрелянных молодых офицеров знали, что к чему и сколько опасностей таит кавказская ночь в соседстве с противником.

Ефимка в эту ночь больше не стрелял. Его отправили спать, но он так и не сомкнул глаз до рассвета, вспоминая чудесное видение у реки.

Глава 90

Наиб Ахбердилав спешил помочь Шамилю. Он со своими мюридами метался в верховьях Андийского Койсу, стараясь собрать побольше ополченцев. Его мюриды объезжали даже самые маленькие аулы, поднимая людей на борьбу.

Муэдзины взывали со всех мечетей:

– Рабы Аллаха, люди Аллаха! Поспешите на помощь, братья!

Глашатаи кричали с крыш:

– Приказ от Шамиля! Выходите!

Народ собирался на годеканах, и мюриды говорили людям:

– Всем известно о вашей храбрости! Теперь ваш имам нуждается в вашей помощи!

– Его окружили на Ахульго!

– Хотят задушить нашу свободу!

– Не думайте, что вас это не коснется!

– Если генерал, да поразит его Аллах, одолеет Шамиля, ханы доберутся и до вас!

– Неужели вы хотите стать рабами мучителей?

Не было аула, откуда бы и раньше не уходили люди к Шамилю. Тогда шли по выбору, по одному от нескольких домов, и такие наборы происходили уже не раз, лишая аулы самых сильных мужчин. Но теперь настала пора, когда нужны были все, кто мог держать оружие. Никто не мог заставить горцев выступить на битву. Однако все понимали, что если сегодня беда добралась до твоего соседа, то завтра доберется и до тебя.

– Быть может, нам даже не придется сражаться, – говорил Ахбердилав.

– Чем больше нас будет, тем скорее отступит генерал, а первыми разбегутся отступники-ханы!

Люди стекались с хуторов, шли, бросая поля и сады. Война за правое дело считалась делом первостепенной важности. Старики красили хной бороды, чтобы сойти за молодых. Даже те, кто не отличался воинственным характером, прощались с семьями, чтобы не прослыть трусом и не покрыть несмываемым позором имена своих предков, а с ними и будущих потомков. Добыть в бою славу было важнее, чем нажить богатство. Все прочее могло погибнуть, исчезнуть, все, кроме доброго имени. Человек из славного рода всегда был в цене.