Книга Законы отцов наших - Скотт Туроу

Томми вполне справедливо возражает на том основании, что эти документы до сих пор не представлены суду.

— К тому же его отец сказал, что Нил неоднократно брал у него в долг деньги на квартплату, на страховку. Следовательно, мистер Трент лжет. Мой Бог, ваша честь, на этих деньгах следы наркотиков.

— Почему? — спрашиваю я. — Этот момент требует объяснения.

— Он специально не стал выбрасывать мешок, он сохранил несколько денежных купюр с отпечатками пальцев Нила Эдгара. В этом нет и не может быть никаких сомнений. Судья, человек, занимающийся мелкооптовой и розничной торговлей наркотиками, вроде Хардкора, прекрасно осознает весь связанный с этим риск. Опасность ареста постоянно висит над ним подобно дамоклову мечу, и он старается быть готовым и планирует свои контрмеры. Это такая же часть его профессии, как то, что вы совещаетесь с мисс Рэйнс по поводу дела, которое возьмете на следующей неделе.

При упоминании ее имени Мариэтта слегка вздрагивает и поднимает усыпанную густыми кудряшками голову.

— Хардкор сохранил мешок, денежные купюры, чтобы иметь какой-то козырь на руках, если он опять попадет в беду. И когда это случилось, а это было так же неизбежно, как и то, что на смену дню приходит ночь, и Хардкор попал в переделку, он положил в этот мешок, ваша честь, деньги, которые взял из выручки за продажу кокаина. Орделл — лжец, распространяющий не только наркотики, но и клевету; и эти деньги — клевета наркодилера. Это очевидно. — Хоби уделяет еще несколько минут другим моментам, а затем уступает место Мольто.

Томми и Руди напряженно следили за выступлением Хоби, делая пометки у себя в блокнотах. Если я последую букве закона и приму во внимание показания Хардкора, процесс продолжится. Однако многие судьи на моем месте положили бы ему конец именно сейчас, тем более что решение, принятое на этой стадии, не в пользу обвинения и апелляции не подлежит. Как и положено, Мольто посвящает объемную преамбулу правовому критерию, применимому к данной ситуации, а затем уже переходит к доказательствам:

— Судья, я знаю, что вы внимательно следили за предъявлением доказательств, поэтому не буду повторяться ad nauseam.[2]Позвольте мне лишь сказать, что, по моему мнению, мы сдержали обещания, данные во вступительной речи. Неоспоримо то, что миссис Эдгар была убита, нет сомнения, что это было сделано по приказу мистера Трента. Мистер Трент заявляет, что заказчиком убийства выступил мистер Эдгар, его пробационный инспектор. Мистер Трент — конечно же, обвинению это известно — вовсе не безупречная личность. Мистер Трент — преступник, мистер Трент — убийца. Однако вы знаете обстоятельства, судья, и это правда: не мы выбрали мистера Трента, его выбрал Нил Эдгар.

И показания мистера Трента подтверждаются, судья. Сначала их подтверждает Баг, Лавиния Кэмпбелл, которая показывает, что мистер Трент сказал ей, что это убийство, жертвой которого должен был стать отец Нила, и что убийство было организовано по поручению Нила. Я знаю, что некоторые аспекты ее показаний оспариваются, однако, принимая решение, судья, вы должны рассматривать их в свете, благоприятном для обвинения. А это означает, что показания Хардкора подтверждаются.

Кроме того, судья, эти показания подтверждаются обстоятельствами. Мистер Трент говорит, что у него не было выбора. Ему пришлось пойти на это, потому что в руках его пробационного инспектора, по сути, находились ключи от тюрьмы. И это не лишено смысла. В том, что он не захотел портить отношения с Нилом Эдгаром, есть логика. Но что еще важнее, судья, так это то, что мистер Трент утверждает, будто получил от подсудимого Эдгара десять тысяч долларов, и фактом является то, что он предъявил деньги с отпечатками пальцев Нила Эдгара. Обнаружено три отпечатка, принадлежащих обвиняемому. И мы знаем, судья, что обвиняемый сказал сенатору Эдгару, что последнему назначена встреча. Нам известно, что обвиняемый знал об этом. А из распечатки телефонных разговоров нам известно, что он позвонил мистеру Тренту за несколько минут до убийства. Наконец, судья, — я отмечаю, мистер Таттл не упомянул об этом, — мы знаем, что Нил Эдгар сказал Эллу Кратцусу, когда услышал о смерти своей матери: «Там должен был быть мой отец». Поэтому мы можем сделать вывод, совпадающий с тем, что сказал нам Хардкор, а именно: Нил Эдгар заранее знал обо всем.

Что касается показаний сенатора Эдгара, судья, это, конечно же, не простая тема.

Дальше Мольто делает паузу, размышляя о проблеме, которую ему предстоит затронуть. Верный дурной привычке, он подносит руку ко рту — мне кажется, что я даже отсюда вижу его обкусанные ногти, — но затем спохватывается и опускает ее.

— Судья, я думал всю ночь о том, что скажу сегодня. И позвольте мне сначала сказать лишь одно: я был удивлен. Сенатор признал, что никогда не говорил обвинению ничего о чеке на десять тысяч долларов. Почему? Конечно же, мне хочется найти ответ на этот вопрос. Трудно говорить, но все же разрешите сказать. Он — искусный, могущественный политик, однако, судья, возможно, он манипулирует этой системой так, как может сделать лишь человек, занимающий его положение.

Мольто внезапно бросает в мою сторону пронзительный взгляд: лазер абсолютной правды. Томми знает, что Рэй Хорган появился вчера в зале не случайно, не из простого любопытства. Он понимает, что начальство в окружной прокуратуре ставило ему палки в колеса, о чем упомянул Монтегю, отнюдь не по своей инициативе, а скорее всего в результате давления из внешнего источника. Однако почему бы не предположить, что Эдгар пытался обезопасить себя? Что Хоби прав?

— Я не совсем улавливаю ход вашей мысли, мистер Мольто, — говорю я.

— Судья, я не могу сказать вам, какова повестка дня сенатора Эдгара. И я знаю, что мы вызвали его сюда в качестве свидетеля. Однако, судья, он солгал полиции в самом начале. Поэтому, может быть, вам стоит трижды подумать, прежде чем принять все то, что он наговорил вчера, за чистую монету. Я бы сказал, что седьмого сентября он лгал, чтобы выгородить сына. И может быть, именно это он делает сейчас. Возможно, судья, он считает, что обвинение обошлось с ним слишком круто, а он этого не заслужил. Возможно, он даже думает, что раз уж жертвой покушения должен был стать он, ему принадлежит право прощать и предавать забвению. Не знаю, судья. Я не могу сослаться на непререкаемый авторитет.

Тактика, продиктованная отчаянием — выступить с нападками на своего же собственного свидетеля. И все же я уважаю Томми за то, что он не сдается, а борется до самого конца, за верность своему видению истины. В ходе всего выступления я чувствовала силу личного убеждения, исходившую от него: «Не диктуй мне. Не отмахивайся от меня. Не говори, что дело было тухлое. Дай мне возможность проиграть достойно, по очкам. Скажи, что доказательства породили слишком много вопросов, которые уводят нас за рамки допустимых сомнений. Однако не говори, что нам вообще не стоило приходить сюда с самого начала. Не позволяй политиканам из окружной прокуратуры укрыться за удобной фразой: „Мы же вас предупреждали“».

Он бьется до последнего не только из-за гордости, но еще и потому, что уверен — с точки зрения правовых норм, следуя правилам, которые он боготворит и которые стали частью его характера, вошли в его плоть и кровь, — он прав. Томми — законник до мозга костей. Его безграничная вера в правила — это одновременно и его сильная сторона, и его уязвимая точка.