Книга Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

свои личные суждения выдавать за постановления центра. (Набоков говорит, что подчас другие члены Комиссии тут же должны были его опровергать.) Нельзя сказать, что Правительство игнорировало Совет. Если вначале Правительство отряжало 2—3 своих членов для заслушивания жалоб и пожеланий, выражаемых от имени Совета, то потом обычно, по словам Суханова, присутствовал или полностью весь кабинет министров, или огромное большинство его членов. Фатально пожелания «революционной демократии» слишком часто сводились к нудным и мелочным претензиям стекловского пошиба. Не было бы удивительно, если бы в такой тягостной обстановке у членов Временного правительства могла появиться мысль об уходе. По утверждению Суханова, Керенский постоянно грозил тем, что «они уйдут». Мемуарист не верил этим «басням». Пожалуй, он был прав. Такой реальной угрозы в действительности не было. Оптимизм, даже излишний, не покидал революционное правительство первого состава.

Формула «они уйдут» имела в сущности то же педагогическое значение, что и выдвинутое Шульгиным после военной неудачи 20 марта на Сходе (она произвела сильное впечатление на общественное мнение) в целях пропаганды и заостренное его бойким публицистическим пером положение о «двоевластии»: «Пока будет двоевластие, – писал он в «Киевлянине», – ждать толку нельзя. Совет Р. и С. Д. или должен сделать новый переворот и свергнуть Временное правительство и стать на его место, или же должен предоставить Правительству быть правительством». Неожиданно у Набокова можно найти указание на то, что заседания Контактной Комиссии были подчас живительным эликсиром для членов кабинета. Он вспоминает, как члены Правительства на общих заседаниях, при обсуждении специальных вопросов, «полудремали» и оживлялись лишь в закрытых заседаниях Правительства и… в Контактной Комиссии, т.е. тогда, когда ставились острые политические вопросы.

Мемуаристы «левого сектора» всегда усиленно подчеркивают давление, которое оказывали на Совет массы в области экономической. Контактная Комиссия была «орудием давления» на Правительство. Между тем в опубликованных материалах пока нельзя найти намека на то, что в «контактных» заседаниях поднимались насущные вопросы социально-экономического характера522. Поэтому надлежит сделать очень существенную оговорку в позднейшем 16 мая, в дни уже нового коалиционного правительства, утверждении Экономического отдела Исполнительного Комитета, что Временное правительство «первого состава уклонялось не только от… выполнения и от… постановки тех народно-хозяйственных задач, которые были формулированы делегатами Совещания провинциальных Советов». Беда Правительства, как было указано, заключалась в отсутствии у него программы и, следовательно, инициативы… Вся трудность положения лежала в разрешении дилеммы переходного времени, требовавшей не только «постановки», но в той или иной мере и «выполнения». Пожелания (не в формулировке органов советской демократии) почти всегда находили отклик у Правительства – эту связанность между давлением со стороны и инициативой государственной власти проследить нетрудно: например, 3 апреля на Совещании Советов было принято скороспелое постановление о «сверхприбыли», а 6-го уже сообщалось в газетах, что Правительство приняло по предложению министра торговли и промышленности об ограничении прибыли во время войны и поручило ему, совместно с министром финансов, разработать главные основания этого ограничения. Только ненормальными условиями, в которых протекали «контактные» заседания, можно объяснить то, что экономическая мера типа внутреннего «займа свободы», опубликованная 27 марта, была принята без предварительного осведомления Исполнительного Комитета (на совещании членов Государственной Думы Терещенко сделал соответствующее сообщение) – здесь соглашение было в прямых интересах самого Правительства. (Воззвание о займе было опубликовано за подписью Временного правительства и Временного Комитета Г. Д.) Нетрудно было предвидеть агитацию большевиков против «военных кредитов» – «займа неволи», как назвал Зиновьев «заем свободы», но, быть может, и протест тех «циммервальдцев», которые во имя обороны страны поддерживали Правительство. В апреле все эти трудности выпукло выдвинулись в жизни.

2. Конфликтные вопросы

Совещание Советов должно было несколько стабилизировать положение и придать «давлению» со стороны революционной демократии на Правительство более парламентский характер. С другой стороны, Правительство, осваивая постепенно административный аппарат власти, расстроенный в дни революционных пертурбаций, почувствовало под собою некоторую базу. Ни то, ни другое не удовлетворяло «левых», пытавшихся на другой день после Совещания форсировать назревающий «момент разрыва». 5 апреля эти «левые» в Исполнительном Комитете требовали изменения «всей системы отношения к Правительству», ибо «политика Правительства ясно показала, что момент, когда мы его должны были поддерживать, проходит… Правительство, укрепляясь все более и более, нас игнорирует, наступает момент, когда нам придется отказать ему в поддержке». Судя по протоколу, застрельщиком выступал не столько Стеклов, бывший докладчиком, сколько Суханов, на которого вся деятельность Контактной Комиссии производила «тягостное впечатление»: «функции делегации», по его мнению, свелись лишь к регистрации сделанного Правительством. Опубликованный протокол заседания Исп. Ком. нельзя признать очень вразумительным523, но он дает все же возможность установить, какие вопросы считались тогда «конфликтными», т.е. вопросы, по которым Правительство не дало ответов, удовлетворивших Комиссию в целом524.

Среди этих «конфликтных» вопросов первым стоял тот «10-миллионный фонд», который выдвинул в своем тексте Милюков и который никакого, в сущности, принципиального значения не имел, так как отказ в ассигновке официально мотивирован был «недостатком средств». Отказ волновал Исполнительный Комитет, и там сознавали, что это «простая отговорка» – не дали денег «как противникам». Так формулировал в заседании 5-го меньшевик Богданов – сторонник того, чтобы «добиваться 10-миллионного фонда», но высказавшийся, однако, против того, чтобы «на этом вопросе принимать бой». Требовать 10 миллионов от Правительства постановили еще 15 марта (и даже раньше – протокол 15 марта говорит: «подтвердить прежнее решение» и приступить к «немедленной выработке текста требования»). Упорство, проявленное Правительством, не совсем понятно, так как форму субсидии можно было приспособить к бытовым условиям времени и устранить внешнее узаконение «двоевластия», которого стремились избежать. Между тем по положению, которое заняли Советы в первое время, они бесспорно выполняли и функции общегосударственного значения – например, в области продовольствия (в распоряжение советской продовольственной комиссии Главным Интендантством было передано несколько складов). Продолжавшееся бытовое двоевластие на местах вызывало не только требования от центра ассигновок из «государственных средств», но и угрозы воспользоваться средствами местного казначейства, в случае неоткрытия кредита в кратчайшее время, как то иркутский исполком телеграфировал 25 апреля Чхеидзе. Едва ли приходится сомневаться, что эти угрозы, в случае отказа, приводились в исполнение. Не будет преувеличением сказать, что в провинции советы повсюду пользовались правительственными ассигновками. Когда в начале октября в Правительстве был поднят вопрос о назначении ревизии общественных и демократических организаций (в том числе советов) в выданных им государственных