Книга 69 - Рю Мураками

Адама предложил подняться на крышу и посмотреть, что там случилось. Накамура отправился с нами.

– Накамура, ты сказал, что произошло что-то странное? – спросил его Адама, пока мы поднимались по лестнице.

Толпа учеников с тряпками облепила на верхнем этаже колонны с граффити.

– Знаете, я удивился, что, когда снова зашел в кабинет директора, там не было никакого запаха.

– Понятно, они первым делом убрали твое дерьмо! – сказал Адама.

– Если ты так считаешь, значит, кто-то почувствовал этот запах.

– Возможно, охранники. Они встают часов в шесть утра. Увидев граффити, они сразу отправились в учительскую и директорскую и, обнаружив там твое говно, все вычистили. Что ни говори, но куча говна – совсем не шутка...

– Что ты имеешь в виду, говоря «не шутка»?

– Ты считаешь, Накамура, что в дерьме есть какая-то идея? – спросил я.

– Идея? В дерьме? Это вряд ли.

– Раньше тайная полиция далее для самых серьезных идеологических преступлений все-

гда искала какие-то оправдания, и только после этого людей отправляли в тюрьму. А здесь речь идет о говне! Оно не только грязное, но и немыслимое, нечто ненормальное.

– Подожди немного, Кэн-тян, – попросил Накамура, остановившись посредине лестницы. На глаза у него навернулись слезы. – Это же ты заставил меня там насрать.

– Сколько учащихся насрали бы на стол директора, если бы им это приказали? Не рассмеялся бы ты, услышав такое?

На самом деле Накамура был готов разрыдаться, поэтому Адама обнял его за плечи, пытаясь успокоить.

Впоследствии «история с говном» не всплыла ни в газетах, ни на радио или телевидении, ни в полицейском отчете, ни в докладной директора. Вероятно, охранники, тщательно все очистив, скрыли этот факт.

– Кэн-сан, это ты написал на стене библиотеки: «К оружию!» – спросил Накамура, чтобы уйти от разговора про дерьмо.

– Да, я.

– Ты написал неправильный иероглиф.

– Какой?

– Ты написал в слове «оружие» первый иероглиф из сочетания ЭКЗАМЕН, и получилось: «К экзаменам!» Все об этом говорили.

Все говорили, что это не мог быть ученик Северной школы, потому что его было бы легко обнаружить, проверив контрольные по иероглифике.

Услышав такое, Адама расхохотался. Накамура тоже выглядел более счастливым.

Разборка баррикады перед выходом на крышу была уже почти закончена. Особенно усердствовали вспотевшие Аихара и Кавасаки. Аиха-ра кусачками разрезал проволоку, а Кавасаки разбирал нагромождение столов и стульев. Аихара прекратил работу, посмотрел на меня и ехидно ухмыльнулся:

– О, Ядзаки! Какими судьбами?

Этого засранца мне меньше всего хотелось тогда встретить. Я не мог солгать и сказать: «Я пришел, чтобы разобрать баррикаду», поскольку на лице у меня отразилось бы презрение и неприязнь.

– Я пришел только посмотреть, на что похожа баррикада.

Ухмылка сползла с лица Аихара, и он пристально посмотрел на меня:

– Это не твоих рук дело? – спросил Кавасаки, у которого промокшая от пота рубашка прилипла к телу.

Я попытался улыбкой проигнорировать его вопрос, но это у меня плохо получилось. К счастью, тогда почти все преподаватели были уверены, что баррикада была затеей посторонних лиц. Я только фыркнул и рассмеялся.

– Если я узнаю, что это был ты, Ядзаки, я тебя придушу!

В коридоре возле классных комнат для готовящихся к поступлению на филфак я повстречал Мацуи Кадзуко. Леди Джейн шла, заложив руки за спину и напевая песню «Just Like a Woman». Она улыбнулась мне. Поскольку она не была вспотевшей и в руке у нее не было тряпки, я понял, что она не принимала участия в стирании граффити.

– Доброе утро, Ядзаки-сан, – высоким, чистым голосом приветствовала она меня и прошла мимо, оставив за собой только запах лимонного шампуня. Я сразу взбодрился. «Это здорово, – подумал я, – это было здорово, что мы возвели баррикаду».

Выйдя на передний двор, я наблюдал, как снимают наш лозунг. Аихара и Кавасаки свернули флаг, скомкали и запихнули в ящик.

Вместе с ним в ящик отправился и призыв: «Сила воображения побеждает силу власти». Над головой кружили вертолеты, а над ними в голубом июльском небе плыли благословенные облака. Наша баррикада просуществовала менее половины дня, но казалось, что и летнее небо, и облака нас поддерживают.

Это произошло на третий день летних каникул, когда я сидел дома, посасывая мороженое и смотря какую-то мелодраму по телевизору.

Ко мне домой заявились ЧЕТВЕРО ПОЛИЦЕЙСКИХ.

АЛЕН ДЕЛОН

Полицейские всегда приходят внезапно.

Вы никогда не услышите от них: «Я из полиции и сейчас приду вас арестовывать, попрошу не выходить из дома». Все, к кому заявлялись полицейские, узнают много о жизни: что беда вызревает сама по себе, пока вы об этом не подозреваете, в неизвестном вам месте, а потом вдруг однажды является перед вами, и оказывается, что она очень серьезная. Счастье – совсем иное. Оно вызревает как робкий росток цветка у вас на веранде или как птенцы пары канареек. Вы видите, как они растут у вас на глазах.

Все произошло внезапно, когда казалось, что ничего не может случиться.

В тот день с утра небо было ясным. За окном все было как всегда. По телевизору передавали обычные программы, и мороженое в форме фигурки шахматного коня, которое я лизал, было таким же приторно сладким.

Дверь на звонок открыла мать. На пороге стояли четыре человека. Они не имели права войти в дом. Мать переменилась в лице и пошла за отцом. Я не мог понять, что произошло. Эти четверо не были похожи на служащих, пришедших требовать плату за газ. У меня появилось НЕПРИЯТНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ. Неприятное предчувствие, похожее на тонкую дымку – она плывет, холодная и влажная, а потом стремительно приобретает конкретные формы. Один из них сквозь дверной проем смотрел на меня. Отец с матерью вышли и тоже пристально уставились на меня. Дымка постепенно начинала сгущаться. Мать опустилась на колени.

– Это полицейские, – сказал отец, подойдя ко мне. – Они утверждают, что ты один из главных зачинщиков баррикадирования Северной школы, и хотят забрать тебя с собой.

В этот момент я перестал ощущать вкус мороженого. Все вокруг переменилось. Дымка предчувствия обрела формы. Я онемел. Значит, все раскрылось? Но каким образом? Сомнения и тревоги кружились у меня в голове, а в горле пересохло.

– Я сказал им, что это должно быть ошибкой, но в чем дело? Это ты сделал?

Мороженое в форме шахматного коня окончательно растаяло, и капли от него стекали на пол.

– Да, это я сделал, – ответил я.

– Неужели...