Книга Комендантский час - Эдуард Хруцкий

— Он заговорщик?

— Нет, он стал бандитом.

Елена опустилась на диван, закрыла лицо руками. Так она сидела несколько минут, потом посмотрела на Манцева:

— Он вчера был у меня.

— Зачем?

— Он ничего не знал об Алешином письме, он приходил и сказал, что брата убили вы.

— Неужели вы ему верите?

— Нет.

— Так где его фотография?

— Висела на стене.

На месте фотографии они увидели только темный квадрат на выгоревших обоях.

— Он заходил в эту комнату?

— Да, — тихо ответила Елена.

— Елена Федоровна, он мечется по городу, как зверь, у него нет выхода, мы его поймаем, но он может появиться у вас снова.

— И что мне делать?

— Разрешите посмотреть квартиру?

— Конечно.

— У вас во двор окна комнат выходят?

— Только на кухне.

Они вошли на кухню.

— Вот как хорошо, — засмеялся Мартынов, — занавесочка славная у вас.

— Какая занавесочка? — непонимающе спросила Елена.

— А вот эта, в пол-окна, пестрая. Ее и днем заметишь. Если Копытин придет, вы ее задерните.

Война войной, революция революцией, а Мясницкая такая же нарядная. Правда, подоблезли золотые буквы на вывесках торговых фирм, новые названия советских учреждений появились, но тротуары чистые, даже потрескавшиеся стекла магазинов горели на солнце.

Что и говорить — московское «сити».

Да и народ здесь привычный, одетый добротно. Меха, сукно дорогое, трости.

Копытин остановился напротив дверей с вывеской «Валютный отдел».

Дверь двухстворчатая, сбоку милиционер с наганом на ремне прыгает от мороза.

Ничего. Пусть себе прыгает пока.

И вдруг на той стороне — дама в чернобурой шубе, шапочка на брови натянута. Копытин перебежал улицу:

— Ольга Григорьевна!

Остановилась, взглянула изумленно:

— Господи, Виктор!

Щелкнул каблуками, наклонился к руке. Ольга Григорьевна оглянулась.

— Вы с Юга? — спросила шепотом.

— Так точно.

— Как там?

— Наступаем.

— Скоро ли в Москву?

— Трудно, очень трудно. А вы как здесь, Олечка, как муж?

— Трясемся, ждем обысков, реквизиций.

Копытин взял ее под руку и повел по Мясницкой.

— Милая Олечка, передайте Петру Львовичу, что есть шанс уехать на Юг.

— Не может быть!

— Тихо, ради бога, тихо. Я через несколько дней уезжаю, могу взять вас с собой.

— Но это опасно.

— Нисколько. Мы поедем в поезде Международного Красного Креста.

— Вы наш спаситель.

— Ждите, — сказал Копытин, — и учтите, что под флагом Красного Креста можно провезти все. В Москве очень неспокойно. Чекисты убили Бориса Аверьяновича Басова, забрали его редчайшую коллекцию.

— Я слышала, Виктор, это ужасно, — глаза Олечки наполнились слезами.

— Алешу Климова убили. Вашего поклонника.

— Господи, Алешу? За что?

— Он хотел справедливости.

— Виктор, — Ольга схватила Копытина за рукав, — спасите нас. Умоляю!

— А ваш папенька, Григорий Нилыч?

— Он сидит на своих камнях. «Это — для истории. Это — для искусства». Ах, Виктор, вы же знаете отца. Попробуйте поговорить с ним сами.

Копытин поглядел на Ольгу, усмехнулся, дернул щекой:

— Попробую.

Несколько минут назад Манцев вернулся от Дзержинского. Разговор с Феликсом Эдмундовичем был обстоятельным и долгим.

И, сидя в кабинете, Манцев снова и снова вспоминал его, думая над словами председателя ВЧК и МЧК. Манцева всегда поражало смелое, аналитическое мышление Дзержинского, неожиданность его решений, тонкое знание политической обстановки.

— Бандитизм, Василий Николаевич, — сказал Дзержинский, — сегодня явление не только уголовное. Он компрометирует власть рабочих, кое-кто пытается представить это как неспособность большевиков управлять государством. Следовательно, бандитизм есть явление политическое. Тем более что, как нам известно, белая контрразведка пытается его использовать.

— Мы делаем все, что можем.

— Дорогой Василий Николаевич, я об этом знаю, более того, я знаю, как трудно людям из группы Мартынова вести оперативную и следственную работу. Криминалистика — наука. А нам приходится постигать ее под бандитскими пулями. Кстати, как вам помогает Бахтин?

— Хорошо.

— Пока они нам нужны. Помните об этом. Потом мы разберемся с ними.

— Но тем не менее, Феликс Эдмундович, я хотел бы вам рассказать о нашем плане ликвидации банды Собана.

— Я прочел вашу докладную записку. Считаю, что все правильно. Только прошу вас об одном — берегите людей. Любую операцию мы должны проводить с минимумом потерь. Теперь о профессоре Васильеве. Он сдал свои драгоценности государству. Да, не удивляйтесь, все до последнего камня. В своем письме Луначарскому он написал, что деньги эти должны пойти на организацию народного образования.

— Это поступок.

— Подлинный патриот отечества всегда помогает ему в трудную минуту. Но тем не менее я позвонил в Гохран, вам выдадут, естественно на время, одну из вещей Васильева. Начинайте операцию и помните о людях.

В дверь постучали. Вошел Мартынов.

— Что?

— Все готово.

— Давайте рапорт.

Манцев сел за стол. Крепко потер ладонью лицо, отгоняя сон, хлебнул из стакана остывший чай. Поднял бумагу ближе к свету, начал читать. Чем больше читал, тем удивленнее становилось у него лицо.

— Вы, братцы, меня в острог хотите посадить? Сам думал или кто посоветовал?

— Вместе с Бахтиным.

— Ему простительно, он из старого сыска, а ты, Федор?

— Василий Николаевич, головой за все отвечаю.

— Ну ладно, — Манцев улыбнулся, подписал бумагу. — Сухари ты мне в домзак носить будешь.

— Обязательно.

Бахтин пришел на квартиру в два часа. Данилов посмотрел на него и понял — пора. На секунду сжалось сердце, только на секунду.

— Голубчик, Иван Александрович, и вы, Ниночка, — Бахтин достал папироску с длинным мундштуком и закурил. — Вы отправитесь сегодня в Столешников. На углу Петровки дом Бочкова знаете?