Книга Блабериды - Артем Краснов

Объект имел форму многоугольника с идеально прямыми сторонами, но разными углами — не квадрат, и не ромб, а нечто кособокое. Форму определял забор, внутри которого располагались строгие ряды одинаковых прямоугольников, которые я сначала принял за аккуратно оформленный могилы. Хотя шеренги прямоугольников располагались вдоль невидимых линий, сами линии не были параллельны наружным стенам, словно ограждение строилось без привязки к тому, что находится внутри.

Это было не кладбище. Каждый прямоугольник оказался крупнее трехэтажных бараков в центре Филино. Коттеджный поселок? Тоже нет. Внутри него были дороги, но не было перекрестков. От широких грунтовок к каждому бараку вели отдельные спиралеобразные ответвления.

В северо-западной части объекта дороги сливались в одну магистраль, которая выводила к основным воротам. Я заметил две соринки у пропускного пункта — легковые машины, — и одно пятнышко покрупнее — грузовик. Внешний, очень тонкий забор шел параллельно основному, но его можно было разглядеть лишь по слабой тени.

Я несколько раз переключил вид карты. Объект существовал только на спутниковой версии. Графическая карта показывала безмятежное зелёное поле.

Я включил панорамный вид и совершил небольшой тур в окрестностях объекта, надеясь увидеть хотя бы фрагмент его ограждения. Дорога из Филино к небольшому поселку Ключи и районному центру Нечаево проходила в полукилометре от объекта, но обзор закрывал некрасивый всклокоченный лес.

Лес плотно окружал объект с трёх сторон и только с севера располагался пятнами. Местность там могла быть заболоченна: рядом виднелась россыпь мелких водоемов

Впрочем, я увлекся. Отыскав на карте дом Анны Коростелевой, я сделал несколько пометок в блокноте и перечитал ещё раз письмо её брата. Он не оставил контактов, и если Анна всё-таки работает, мне придется разыскивать её полдня. На всякий случай, я отправил братцу письмо, но ответа не получил.

Вечером Оля сказала:

— Это же нелепо, если тебя уволят. Ты хороший журналист. Не переживай.

— Начнём с того, что мне в принципе неприятно, когда вопрос ставится таким образом.

— Не может этого быть. Этот Олег мог просто так сболтнуть. Я не верю.

Она сказала это, сливая макароны через крышку кастрюли со специальными дырочками, в которые всегда проскальзывала одна-две макаронины. Потом они лежали на дне мойки, как змеиные трупы.

— Салат сметаной или маслом заправить? — спросила она.

— Без разницы.

Оля вдруг спросила:

— А как тебе эти птицеловы? Вы что-то будете писать?

— Какие птицеловы? — не понял я.

— Которые предлагают перебить в городе всех голубей, потому что они разносят болезни. Как будто от голубиных трупов будет меньше болезней. Я вообще не представляю, как можно уничтожить всех голубей. Какое-то средневековье.

В соцсетях мне где-то встречались дебаты о вреде голубей, но я не особенно вникал. Олю же почему-то задевал этот вопрос. Она вообще любила живность.

— Говорят, что голуби заражают людей орнитозом, — Оля пыталась вовлечь меня в диалог. — Чушь. Я спросила нашего инфекциониста, он говорит, что в год регистрируют 10 случаев орнитоза, и в 9 случаях — у работников птицефабрик. Причем тут голуби?

Олю и не могло волновать моё увольнение. Для неё это был забавный курьёз, как для меня — проблемы дольщиков. Тесть всё равно не даст нашему уровню жизни просесть, пока я ищу новую работу. Тесть даже не заметит выпадение мой зарплаты из общего бюджета. Оля видела позитив в том, чтобы я встряхнулся и поискал место, где откроется какая-нибудь перспектива. В редакции «Дирижабля» расти было некуда.

Чего Оля не понимала, так это оскорбительности самого выбора между мной и Борей Лушиным. Я бы лучше проиграл Арине, которую выберут за тщательность, или Неле, которая умеет делать сенсации. Но терпеть поражение от тюфяка Бори было мучительно. Это подрывало мои представления о мире и самом себе.

Не понимала Оля и взглядов её отца в мой адрес, не злых, но любопытных и сочувственных. По его меркам я и так занимаюсь ерундой, а если выяснится, что даже ерундой я занимаюсь плохо, он будет говорить со мной, как с умалишенным. Громко и разборчиво.

Работа в «Дирижабле», которую я получил перед тем, как умерла мама, и последующая женитьба на Оле, придали моей жизни определенность. Лишившись её, я боялся потерять что-то большее.

Весь вечер я воображал своё увольнение и дерзкие ответные шаги и под конец развеселился. Ночью я представлял завтрашнюю поездку в Филино и материал, который процитируют федеральные СМИ, который возродит дискуссию о судьбе российских сёл, а, может быть, удостоится премии и войдет в рейтинг лучших репортажей. Я так разгорячился, что не спал до четырёх утра.

* * *

Но к утру бодрость испарилась. Сонно раскачиваясь над унитазом, я посчитал накатившую тревогу лишь временным эффектом, инерцией сна и следствием общей нервозности. Но даже после кофе и торопливой беседы с Олей, тревога не ушла, а, напротив, обрела какую-то смутную конкретность.

Я будил Ваську, а Васька смешно дергал ногой; мне хотелось остаться и отвезти его в садик, но вместо этого я сел в прохладную после ночи машину и поехал к выезду из города вдоль огромной пробки, которая стояла навстречу, как загнанный в сердце города осиновый кол. Вокруг пробки гноились перекрестки. Я ждал облегчения на выезде, но когда мелькнул знак окончания города и открылась почти пустая трасса, мне стало ещё тревожнее. Мне показалось, что я уезжаю надолго, сжигая за собой мосты.

Уверенность в филинской истории убывала быстрее, чем бензин в баке. До Филино было чуть больше 50 километров, но расстояние казалось бесконечным, как часто бывает, когда идёшь куда первый раз и не уверен в правильности маршрута. Посёлки вдоль трассы будним утром казались неживыми.

Хорошие статьи получаются случайно, когда не пытаешься пригвоздить их у листу и встроить в свои жизненные планы. «Рожать ежа», — так мы называем пустые темы, которым потом мучительно придаём актуальность, злободневность, остроту, чтобы получить первый же комментарий «Ну и о чём статья?». Филинскую историю придётся тащить за уши, придумывать на ходу, приукрашать и преувеличивать — теперь это было очевидно.

После поворот с трассы на дорогу вокруг озера Ольхуша я занялся аутотренингом, тормоша свой гуманизм. Я представлял боль семьи, которая ставит тазики на телевизор, чтобы спасти его от талого мартовского снега. Впрочем, на дворе был май.

После деревни Карасево асфальт исчез, и на скорости мне показалось, что он не исчез, а выключился. Его или сточили инструментом или он просто устал от бессмысленности, растворившись во времени и оставив после себя подобие древних узоров, на которых машину трясло до болезненных стуков из-под днища.

Поселки вдоль дороги были небогатыми, с десятком домов и заброшенными сараями на отшибах. Встречались мелкие пруды, заросшие камышами и густо населенные чайками; чайки вились над чёрной водой, как дым пепелища. Я остановился, чтобы сделать снимок, и оглушительное облако поднялось и закипело, как стая ворон. Чайки взбивали на поверхности пруда густую ряски, и она задумчиво вращалась. По бокам пруд обрамляли бакенбарды камышей, и сверху он мог походить на профиль Пушкина.