Книга Домашний огонь - Камила Шамси

– Молитва – не транзакция, мистер капиталист. Она для того, чтобы начать день правильно.

– Ты и лифчик для Бога надела? – уточнил он, когда она расстегнула верхние пуговицы. Ему так хотелось, чтобы она рассмеялась вместе с ним. – Ты думаешь, его отвлечет твоя… привлекательность?

– Кое-что другое получается у тебя лучше, чем болтовня.

Эти слова и обрадовали его, и обидели. Он сдержался и не возразил, что то же самое мог бы сказать о ней самой. В те считаные разы, когда можно было бы поговорить, Аника предпочитала подложить руку под голову и уставиться в потолок или повернуться к нему спиной и уснуть, прижав стопы к его лодыжкам. И близость в этой позе, и отвержение. И теперь он смотрел, как она раздевается, пока не осталось ничего, кроме белого шарфа на голове, один конец падал на грудь, только-только ее прикрывая, другой Аника перебросила через плечо.

– Оставить? – спросила она. Он уже знал, что всякий раз, предлагая что-то новое, она переспрашивает, не потому, что сомневается в его желаниях, как он подумал вначале, а потому, что хочет услышать полное страсти «да». И он заколебался, хотя реакция его тела сама уже была ответом, стоило Анике дотронуться до своего соска сквозь белую ткань – какой контраст между темным и светлым. Он потянулся к ней, но девушка отступила на шаг и повторила вопрос.

– Да, – сказал он. – Прошу тебя.

Потом он поднял с дивана эту белую полоску ткани, обмотал ее вокруг бедер и с обезьяньим криком постучал себя по груди. Перед уходом Аника надела на голову ту плотно прилегающую вещицу, которую именовала «шапочка-чепец», не обращая внимания на его подначки, что это, мол, тавтология, все равно что «напиток-чай» или «хлеб-лепешка», она отыскала у него в шкафу синий шарф и принялась обматывать его вокруг головы.

– Зачем тебе это нужно? – спросил он, и она, проведя концом шарфа по его шее, ответила:

– Я сама решаю, какие части моего тела могут видеть все, а какие только для тебя.

Ему это понравилось. Вопреки его разуму и чувству, понравилось. Тупая скотина.

После завтрака они улеглись на диване в прямоугольнике солнечного света, и то ли причина в узком диване, то ли в том, что ей пора было уходить, но Аника наконец-то прижалась к нему и голову положила ему на грудь.

– Так вот, – осторожно приступил он, – Исма говорила, вы близки.

Молчание. Видно, зря он упомянул Нему. Он чувствовал необъяснимую вину перед Исмой – строгой, набожной. Она бы их делишки не одобрила. И если он это понимал, то, конечно, понимала и Аника. Он запустил пальцы ей в волосы, гадая, не откажется ли Аника от новых свиданий, опасаясь неодобрения сестры. Подумал об этом и изо всех сил притянул ее к себе.

– Мы были близки, – заговорила она. – Но больше я не позволю ей вмешиваться в мою жизнь. Ты продолжаешь общаться с ней?

– С тех пор как вернулся сюда, нет. Но я думал, надо сообщить ей, что я побывал у тетушки Насим. Или ты предпочтешь, чтобы я ей не писал и не звонил?

– А ты сделаешь так, если я попрошу?

– Кажется, я способен на любое безумство, стоит тебе попросить, – ответил он, проводя пальцем по родинке на тыльной стороне ее кисти. – И мне это нетрудно, ведь она мало что для меня значит. Думаю, мы оба понимали, что это всего лишь отпускное знакомство, которое не продолжится в обычной жизни.

Другую проблему – их отцов – он не считал нужным затрагивать в ту минуту, когда они двое лежали, обнаженные, рядом.

Снова пауза, а потом она спросила:

– Скоро мне уходить – ты захочешь увидеться снова?

– Не может быть, что ты сомневалась.

– Если эти отношения надолго, тогда я попрошу тебя о том, что и правда может показаться безумством. Я хочу быть твоей тайной.

– То есть как?

Она опустила раскрытую ладонь ему на лицо и медленно провела от его глаз к губам.

– Я никому не буду рассказывать про тебя, ты никому не будешь рассказывать про меня. Мы останемся тайной – только для нас двоих.

– Я ведь не спрашиваю, откуда у тебя та или другая фантазия, – продолжала она, проталкивая обнаженную ногу между его бедер.

– А, так это твоя фантазия, да? – Эймона уже поглотило раскачивающееся движение ее тела, скольжение ее кожи по его коже.

– Не хочу, чтобы подружки выпытывали, когда я их с тобой познакомлю. Не хочу, чтобы тетушка Насим приглашала тебя на обед. Не хочу, чтобы Исма подбиралась через тебя ко мне. И чтобы люди судили и рядили о нас. Не хочу, чтобы ты что-то такое хотел. Ты должен хотеть только меня, здесь, с тобой. Скажи «да».

– Да.

Да, да, да.

* * *

В следующие дни он выяснил, что ради пущей таинственности номер ее мобильного он не получит, не сможет общаться с Аникой в интернете (он не сумел ее там найти, сколько ни искал), ему не разрешается заранее знать, когда она появится и когда исчезнет. Она возникала в некий момент, порой так ненадолго, что они даже не успевали полностью раздеться, а порой оставалась на ночь. «Тайна» оказалась мощным афродизиаком, и сила этого приворотного зелья только возрастала со временем, каждый миг был наполнен шансом внезапного ее появления, так что, отлучаясь из дома, он стремился как можно скорее вернуться, и каждый раз, когда ему слышались шаги или чудилось, будто нажимают кнопку звонка, он бросался к двери. Вскоре он понял, что почти ни о чем другом не способен думать, только о ней. Причем думал не только о сексе, но о всякой всячине: как она сосредоточенно чистит зубы, отбивая на раковине ритм, отсчитывая число движений – вверх-вниз и вбок туда-обратно; как перед душем брызгается его одеколоном для бритья, уверяя, что после мытья останется слабый-слабый запах, она одна будет его чувствовать; как ее лицо превращается в мультяшную рожицу – глаза прищурены, губы плотно сжаты, нос сморщен – когда она ест кусочки лимона с солью, а она всегда ела их вприкуску с утренним чаем; с какой точностью она готовит по рецепту, прикусывая от усердия губу и тщательно отмеряя все ингредиенты, хотя его кулинарные импровизации не забывает нахваливать. Как Аника сушит волосы полотенцем, как балансирует, сидя по-турецки на кухонном стуле, как на ее лице проступает удовлетворение, когда Эймон берет ее стопы в ладони и разминает их, массирует.

Поначалу он боялся, что однажды она исчезнет, просто решит не приходить больше. В ее манерах была такая неровность: то страсть, то отдаленность. Однажды она даже вырвалась в самый неожиданный момент, так что он вскрикнул в отчаянии, заявила: «Нет, не могу», быстро оделась и ушла, ничего не объясняя. Он подозревал, что это ее Господь, его требования заставляют Анику отказываться от того, от чего ей, это же очевидно, вовсе не хотелось отказываться, и он понимал, что этот спор ему не выиграть, оставалось только сидеть тихо и надеяться, что упрямая натура Аники не позволит никакому абстрактному существу управлять ее жизнью.

Иногда он подумывал, не позвонить ли Исме, хотя бы поговорить с кем-то, кто знает Анику, хотя бы услышать ее имя. Но Аника ему не велела, и он опасался влезать в ссору между сестрами из-за какого-то, как он понял, наследства. «Она взяла то, что принадлежало мне. У нее были кое-какие права, но в основном это мое. От матери. А она это у меня отобрала». Хотя Эймон не мог себе представить, чтобы Исма присвоила чужое, но он допускал, что она решилась по финансовым причинам продать семейную реликвию и не сочла нужным обсуждать это с сестрой, о которой порой отзывалась как о ребенке, все еще нуждающемся в присмотре.