Книга Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху. 1930-1940 года - Георгий Андреевский

Насмотревшись фильмов о революции, о Владимире Ильиче Ленине, Славкин стал внимательно присматриваться к самому себе. Он подолгу стоял у зеркала, принимая разные позы, подмеченные им во время киносеансов, и незаметно для самого себя втянулся в образ великого вождя.

Стремление к сходству требовало жертв. Славкина это не останавливало. На гонорары от своей адвокатской практики он заказал костюм, пальто и кепку по ленинскому покрою, разыскал галстук, как у Ленина, купил туфли на два номера больше, чтобы их носки загибались вверх. Он стал даже грассировать, как Ленин, и даже больше. Покончив с внешним сходством, Иосиф Ариевич принялся за сходство внутреннее. Коммунистом, как мы уже знаем, он не был и становиться им не собирался. Но он пытался убедить себя в том, что является сочувствующим, правда, и это у него не очень-то получалось. Сколько бы Иосиф Ариевич ни старался, он никак не мог оторвать от себя часть гонорара в помощь голодающим английским шахтерам. И не мог он это сделать не от жадности, а оттого, что английские шахтеры, по его мнению, сами могли оказать ему материальную помощь. Не такие уж они бедные. Разубедить себя в этом он никак не мог, несмотря на всю свою адвокатскую практику. Мучительно больно проходила для него и каждая кампания подписки на государственный денежный заем. «Почему бы государству не взять себе все деньги, которые оно раздает в виде выигрышей, и не оставить меня в покое?» – спрашивал он самого себя. И не находил ответа.

Единственным утешением в этой безуспешной борьбе с самим собой служили ему его собственные биографические данные. В частности, наличие «инородческой» крови, юридическое образование, адвокатская деятельность и, наконец, то, что жена его, Ванда Казимировна, была, как и Крупская, полькой. Но останавливаться на достигнутом Иосиф Ариевич не собирался. К своей биографии, которая, увы, не блистала славными подвигами во имя рабоче-крестьянской власти, прибавил он от себя долгое знакомство с Владимиром Ильичом в эмиграции, работу в Совете труда и обороны и получение персональной пенсии. Когда же он сам поверил в выдуманную им сказку, его стали терзать мысли о том, что в его, Иосифа Ариевича Славкина образе, слились воедино внешность Ленина и имя Сталина. И фамилия его, как и у последнего, начиналась на «С» и заканчивалась на «Н», как Сталин, он учился у Ленина, во всяком случае, позам и манерам. Почему так много совпадений? – спрашивал он себя, спроста ли это? Он хотел начать переписку со Сталиным, но испугался и разорвал листок, на котором успел начертать: «Здравствуйте, дорогой товарищ Сталин! С приветом Славкин». Он присматривался к ленинскому почерку и подумывал, не написать ли ему письмо какому-нибудь деятелю Третьего интернационала от имени Владимира Ильича о встрече в Цюрихе с неким Славкиным, «ценным большевиком, архиобразованным марксистом и прекрасным товарищем» и подбросить его в Центральный музей В. И. Ленина или в архив, но боялся наделать в нем орфографических ошибок и оставил эту затею. И правильно сделал. А то неизвестно, чем бы это все могло кончиться. Поразмыслив, Иосиф Ариевич решил предложить себя московским художникам в виде натурщика для написания портретов Ленина.

Первым художником, к которому Славкину удалось, как говорится, подкатить, был художник по фамилии Нюрнберг. Славкин ему позировал для портрета Ленина в картине «Ленин в период эмиграции», Нюрнберг же ввел Славкина в мир искусства. После него со Славкина стали рисовать вождя художники – Финогенов, Одинцов, Налбандян, Иогансон, Васильев и др. Вскоре Славкин почувствовал, что его начинают узнавать на улице. Окрыленный успехами, он бросил свою адвокатскую деятельность и полностью переключился на искусство. Прежде всего, он с целью, как он сам говорил, «восполнения недостающих документально ленинских поз» начинает сам их выдумывать и при этом фотографироваться. Эти фотографии он продает художникам по десять рублей за штуку, а за час позирования берет с них по двадцать-сорок рублей. Но ему хочется большего… Он мечтает сыграть роль Ленина в кино, собирается издать альбом своих фотографий в образе Ленина, выпускать открытки серии «Ленин», в смысле Славкин и пр. и пр. Аппетиты его растут, и вот, когда скульптор Андрианов лепит с него скульптуру «Ленин-вождь», то между ними возникает договоренность о том, что Славкин получит половину всего гонорара, выданного скульптору. Сам Ленин, наверное, никогда бы не смог заключить такого выгодного договора, даже если бы и позировал. А Славкин смог, потому что любил себя в Ленине гораздо больше, чем Ленина в себе, и уж тем более, чем Ленин самого себя.

Так Иосиф Ариевич все больше и больше вживался в доходный для него образ. Он даже жену стал называть Надюшей, а ненавистного соседа по квартире на Первой Мещанской «Иудушкой», или «проституткой Троцким». Сосед же шипел про себя: «немецкий шпион», «черт картавый», «жид», но выговорить это вслух боялся, запирался в комнате и заводил пластинку с пением хора имени Пятницкого, чего Иосиф Ариевич, несмотря на весь свой интернационализм, совершенно не переносил.

Первым тяжелым ударом судьбы, как мы уже говорили, для нашего героя стала смерть Надежды Константиновны Крупской. Прочтя газету, Иосиф Ариевич долго сидел у письменного стола, подперев рукой лысину, готовый принимать соболезнования, и даже отказался от второго куска пирога с капустой, созданного в тот день заботливыми руками Ванды Казимировны. На память ему тогда пришел холодный ноябрьский вечер 1932 года, когда вот так же, в «Правде», он прочитал известие о смерти жены Сталина, Аллилуевой. Прощание с ней происходило в помещении ГУМа.

«Смерть вырвала из наших рядов, – писала газета, – прекрасного и стойкого большевика, чуткого и отзывчивого товарища…» Тогда тоже по Москве ходили всякие слухи и толки о насильственной смерти жены великого вождя. Он же обратил внимание на то, что на одной газетной полосе, совсем рядом, были написаны противоречащие друг другу вещи. В одном месте было написано, что Надежда Сергеевна «внезапно скончалась», а в другом – что «болезненное состояние не могло сломить ее большевистского упорства». В чем заключалось это «болезненное состояние», в заметке не говорилось, а медицинское заключение о смерти Аллилуевой в газете отсутствовало. Иосиф Ариевич решил не думать о причинах смерти жены вождя, а взял карандаш и бумажку и стал подсчитывать, на сколько лет Надежда Константиновна пережила Владимира Ильича. Ему было интересно, на сколько лет его переживет Ванда Казимировна.

Он тогда еще не знал, что именно она, Надежда Константиновна, незадолго до своей смерти столкнула с горки тот самый снежный комочек, который вскоре свалится на его голову целой глыбой. А случилось вот что. Художник Петр Васильевич Васильев, рисовавший с него Ленина, как-то показал Надежде Константиновне свои работы. Крупская долго и внимательно рассматривала рисунки, а потом осторожно спросила художника, не пользовался ли он в работе над образом ее мужа услугами натурщика. Петру Васильевичу пришлось признаться в этом. Надежда Константиновна попросила его никогда больше этого не делать.

Можно не говорить, как художник ругал себя за то, что увлекся натурой. Потом он стал проклинать самого натурщика, а потом звонить друзьям и на него же, проклятого натурщика, жаловаться.

Пока Славкин упивался своим сходством с основателем первого в мире государства рабочих и крестьян, слухи о том, что Надежда Константиновна Крупская перестала узнавать своего мужа на портретах советских художников, распространились по Москве. В 1940 году натурщиком заинтересовался ЦК ВКП(б). Работники Управления пропаганды, «агитпропа», стали вызывать к себе художников, которым позировал Славкин, и допрашивать по вопросу об искажении ими великого образа. Художники клялись, что больше никогда в жизни не будут рисовать Ленина с натурщика и что вообще прекратят со Славкиным всякие отношения. Потом в ЦК вызвали самого Славкина. Его предупредили о том, что если он и впредь будет корчить из себя вождя мирового пролетариата, то будет привлечен к ответственности. К какой, правда, не сказали, но Славкин понял – к уголовной. В Комитете по делам искусств он дал письменное обещание о прекращении своей деятельности, а придя домой, сбрил усы и бородку, спрятал подальше, в сундук, партийную кепку и устроился на работу в контору «Мясосбыт».