Книга День рождения Лукана - Татьяна Александрова

Полла с восхищением слушала жениха и была уверена, что он всегда говорит в высшей степени умно и проникновенно. Собственные не слишком приятные впечатления от выступления цезаря уже казались ей недоразумением. Впрочем, что бы Лукан ни говорил, Полле было отрадно просто смотреть на него, внимать самому звуку его голоса. Аргентарий же слушал его то с печальным, то с насмешливым выражением лица и только качал головой.

С наступлением нового года встречи стали реже. Лукан был до срока избран квестором[64], а потом еще и авгуром[65]. Новые обязанности, а также неизменное желание цезаря видеть его около себя, поглощали почти все его время. Зато теперь Лукан стал просить Аргентария, чтобы заранее установленный срок для их свадьбы – через три года после помолвки – был сокращен.

Как-то раз речь зашла о том, что весной цезарь вновь собирается устроить состязания, и на этот раз еще более пышные и многообразные, по образцу Олимпийских игр: в поэзии, в музыке и в колесничных ристаниях. Неожиданно Лукан заявил:

– Насчет музыки и колесничных ристаний не стану и обещать, но в поэтических состязаниях победу одержу я! Вот увидите!

– Почему ты так уверен? – спросил Аргентарий. В глазах его загорелся лукавый, насмешливый огонек.

– Потому что я лучший поэт нашего времени, – невозмутимо ответил Лукан.

Легкая усмешка тронула губы Аргентария.

– В мое время говорили, что скромность украшает юношей… – произнес он как будто невзначай.

– Но если бы Гораций, – а он жил еще до твоего времени, – следовал этому правилу, он никогда не написал бы своей оды к Мельпомене[66], – без тени смущения отозвался Лукан.

– Я сказал «юношей»! – возразил Аргентарий. – Стань сначала Горацием, а потом уж обращайся к Мельпомене.

– Мне не надо становиться Горацием. Я Лукан, – отчеканил поэт, и при этих словах у него нервно задергалась щека. – Моя муза – Каллиопа.

– Приятно познакомиться, юный любимец Каллиопы! – Аргентария явно забавляли и запальчивая самоуверенность Лукана, и его внезапное раздражение, но тон его звучал более примирительно. – Вот что я тебе скажу, мой друг! Победишь – сыграем свадьбу сразу после окончания игр. Ну а не победишь – не обессудь, будешь ждать еще год.

На том и порешили.

Буквально через несколько дней после этого разговора распространился слух о появившейся в небе комете[67], и весь народ дружно бросился наблюдать небесное явление. Вечерами кто выбирался на крышу, кто выходил в поле, подальше от домов. Полла тоже вместе со всеми всматривалась с крыши их фиденского дома в это продолговатое светящееся пятнышко с ярким твердым ядром и размытым хвостом, с каждым днем немного сдвигавшееся по отношению к соседним звездам. И вновь зашевелились в сердцах смутные предчувствия. Вспоминали, что шесть лет назад, незадолго до смерти принцепса Клавдия, на небе тоже являлась комета. А кто-то помнил даже, что комета была предвестием смерти божественного Августа. Вывод, который можно было из этого сделать, вслух произнести большинство не решалось, но все трепетали.

– Что скажешь о новом небесном явлении, почтеннейший авгур? – спросил Аргентарий Лукана, когда тот в очередной раз появился в их доме и участвовал в семейном обеде.

– Слава богам, наблюдение за небесными телами не входит в наши обязанности, – ответил Лукан, заканчивая расправляться со свиным ребрышком. Несмотря на худобу, ел он всегда много и охотно. Полла поглядывала на него с нежностью: ей доставляло удовольствие смотреть, даже как он ест. – Это дело Бальбилла и других астрологов. А птицы предвещают удачу. Священные куры клюют зерно исправно и исправно несут яйца, и вообще все как при Ромуле и Реме: шесть коршунов из-за Палатина, двенадцать из-за Авентина…[68]

– Да, но судьбы тех близнецов все-таки сильно разнились, несмотря на обилие коршунов, – произнес Аргентарий, разводя руками. – И пусть их летает побольше со стороны Палатина и над ним. Но все же каковы предположения, что это может значить?

– Я могу только сослаться на мнение дяди, но думаю, что ему вполне можно доверять. Он считает, что новая комета положила конец тому позору, который возвещала комета времен божественного Клавдия. – Аргентарий скептически поджал губы, услышав это, однако Лукан, не обращая внимания на выражение его лица, продолжал. – Кстати, он написал небольшое исследование о кометах. Я уже прочел его, могу, если хочешь, принести тебе.

– Я бы прочел с интересом, так что будь любезен, – попросил Аргентарий. – А сейчас хотя бы в двух словах поясни, как наш философ понимает, что такое комета.

– Дядя считает кометы вечными божественными огнями. Это что-то вроде блуждающих звезд. Он отвергает предположения, что они являются вследствие случайного воспламенения воздуха… Но он согласен, что они могут предвещать будущее.

Лукан первым покончил с обедом и спросил себе воды для омовения рук[69].

– А подвижнические увлечения дяди тебя, я смотрю, миновали? – посмеиваясь, спросил Аргентарий. – Он, помнится, в юности чуть совсем себя не заморил, – воздерживаясь от мяса, да и, кажется, от всего остального.

– Я попробовал было именно под воздействием его воспоминаний, но у меня ничего не вышло, – с искренним сожалением произнес Лукан. – Весь день мысли только о еде, внутри как будто огонь, и к тому же сам всех вокруг себя испепелить готов. Как-то я иначе устроен.

– Ну и слава богам! Твоему деду некогда с большим трудом удалось убедить твоего дядю есть хоть что-нибудь, когда того уже шатало даже от дуновения фавония – сейчас, конечно, глядя на него, трудно в это поверить. А на тебя посмотреть, ты и так вот-вот взлетишь. Так что не прими мои слова за упрек и ешь на здоровье, сколько требуется. Это я так, шучу по-стариковски.

Наконец на исходе весны настали дни Нероний. К счастью, на этот раз выступления пантомимов были запрещены. Колесничные ристания предполагалось проводить в Большом цирке, мусические состязания – в театре Помпея на Марсовом поле. Аргентарий на этот раз выступать отказался, сославшись на нездоровье – он и правда прихварывал всю зиму, у него случались приступы удушливого кашля. В поэтических состязаниях можно было участвовать только с чтением собственных произведений, так что Полле и не предоставлялось возможности выступать, чему она была только рада. Она всей душой желала победы Лукану, ради чего даже, тайком от Цестии, посвятила свои любимые жемчужные сережки в храм богини Победы[70], послав с поручением служанку.