Книга Дневник моей памяти - Лара Эвери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Обязательно, – пообещала я.
И поправлюсь, вот увидите.
ПРОГНОЗ СЭММИ МАККОЙ
В фургончике Пэт мы с Мэдди приезжаем в Бостон, в отель «Шератон». Заселяемся в номер, вешаем в шкаф костюмы и ужинаем на свежем воздухе под немецкое техно. Просматриваем все свежие статьи о прожиточном минимуме и подчеркиваем все нужное одним цветом. Одним и тем же цветом. Это очень важно.
На рассвете мы подкатываем к стойке регистрации – не только в переносном смысле, но и в прямом, потому что везем тележки с дополнительной литературой. Регистрируемся, находим уединенный уголок для тренировок.
Устраиваемся на нашей трибуне, под софитами, в самом большом конференц-зале. Наблюдаем, как наши противники с каменными лицами занимают свои места.
Жмем руки судьям.
И начинается битва.
Мэдди выходит на подиум и произносит вступительное слово: предлагает план и объясняет, чем же он так хорош. Как я уже говорила, здесь Мэдди нет равных. Она столько чувств может уместить в восьмиминутное выступление, где только факты и больше ничего – заслушаешься! Представь себе вдохновляющую речь из фильма о спорте, только не в середине, а в самом начале, и без воплей и слез, зато с железной логикой.
Настает черед противников. Они излагают свою точку зрения. Разъясняют, почему наш план никуда не годится. Я внимаю им так сосредоточенно, что слышу, как брызжет слюна.
Наша ответная речь: моя работа. Я отыскиваю все слабые места в их доказательстве, НО… Но нужно представить все так, будто в нашем плане все они уже учтены. Вот здесь-то и нужен брючный костюм. Не для узко практической цели, а чтобы на себя посмотреть и напомнить себе: ты прожженная хищница, тебя ничем не проймешь!
Противники подчеркивают недостатки нашего плана, переработанного и исправленного.
И вновь вступает Мэдди, доказывает, какие же они дураки, что спорят (и при этом не теряет из виду первоначальный план).
Соперники выискивают новые дыры в нашей программе, раздувая свои доказательства, как воздушный шар. Это их лебединая песня.
Последнее слово за мной. Я нахожу самые веские доводы в нашу пользу и против наших оппонентов, подкрепляю стихотворными цитатами. Надо, чтобы их аргументация лопнула, как воздушный шар, а наша – тоже как воздушный шар – взмыла ввысь. Я, в сущности, как Робин Уильямс в фильме «Общество мертвых поэтов». Нет, как Теоден в битве за Хельмову Падь, а судьи – всадники Рохана, и их вопросы – как выставленные копья. Меня мчит боевой конь красноречия, я отбиваюсь от их копий мечом фактов, и им ничего больше не остается, как следовать за мной.
Прости, увлеклась.
Как бы то ни было, мы – о чудо! – убеждаем весь мир в том, что минимальную зарплату необходимо повысить.
То же и во втором раунде.
И в третьем.
И теперь, если мы сделаем это еще раз, победа в национальном чемпионате за нами!
Последняя в нашей школьной жизни тренировка по дебатам. Провели несколько учебных боев против Аликс Конвей и Адама Леви, и под конец Аликс чуть глаза мне не выцарапала. Она мечтает напоследок уложить меня на лопатки. Не дождешься, Конвей! Мы с Мэдди обе из стали. Нет, из ртути – быстрые и ядовитые.
Я перебираю карточки с записями, как монахиня четки, проговариваю каждую фразу, будто шепчу молитву.
Мэдди, натянув на голову куртку, расхаживает взад-вперед, репетируя вступительное слово.
В зал дебатов заглядывает Стасия. Мэдди бормочет под нос: «Но в Соединенных Штатах…»
– Мэдди! – окликает ее Стасия, прислонившись к дверному косяку.
Мэдди умолкает, сбрасывает с головы куртку.
– Привет, Стас!
– Ну что, перерывчик? – предлагает Стасия.
– Не-а, не сейчас, – качает головой Мэдди. – Прости, подруга.
Стасия пожимает плечами.
Мэдди уже снова надела куртку на голову.
Вот, дамы, господа и Сэм-из-будущего, такова наша жизнь в преддверии турнира.
Устроившись в номере «Шератона», Мэдди подчеркивает важные места в текстах, а я даю глазам отдохнуть. Из колонок бухают басы. Мэдди сидит на полу среди вороха бумаг высотой почти в метр – экономические исследования, мудреные названия законопроектов, проценты. Последний рывок, и на боковую. Мы в одинаковых белоснежных шератоновских халатах, костюмы висят в углу.
Конец песни, наступает тишина.
– Дойчланд! Дойчланд! Бис! – кричит Мэдди, подняв в воздух розовый маркер.
– Еще раз?
– Еще!
Мэдди привезла с собой переносные колонки, и мы битый час слушаем одну и ту же песню. Это даже не песня, а всего три ноты, низкие, тяжелые, да чьи-то вопли на немецком – то ли мужские, то ли женские, не разберешь. Нас это вдохновляет. Точнее, вдохновляет Мэдди, а раз ее, то и меня заодно. Такая у нас традиция.
Мама Мэдди – она с нами, в смежной комнате, – наученная горьким опытом, каждый раз берет с собой затычки для ушей.
Три года, больше двадцати турниров. Тринадцать раз мы становились первыми, четыре раза – вторыми. Когда все нужное подчеркнуто, а на часах девять, больше нам делать нечего. Мы готовы.
В прошлом году мы смотрели выступление выпускников, и у меня от нетерпения сжимались кулаки, и я клялась не повторять их ошибок, давала слово, что в следующем году буду работать над дикцией, продумывать доказательства, тщательно подберу одежду.
А теперь в запасе всего несколько часов. Наша репутация, наши именные стипендии, бесчисленные оправдания («прости, не смогу прийти на тренировку») – все утрамбовано в двухкомнатный номер.
Стюарт прислал мне эсэмэску: «Удачи!»
Я ответила: «Спасибо!» – и отключила телефон.
Иначе мы бы с ним заболтались, и я бы представила, как он пишет целую новеллу на моем обнаженном теле.
И не смогла бы сосредоточиться.
Пришлось мне пойти в ванную, умыться холодной водой и сказать вслух своему отражению: «Сэмми, сейчас не время для любви, сейчас ты воин».
* * *
Ну вот, все наши маркеры выдохлись. Мы с Мэдди выпили воды из-под крана, улеглись в поставленные рядом кровати и включили какую-то чушь по телевизору.
Когда погасили свет, Мэдди сказала:
– Сэмми!
– Что?
– Я в диком стрессе.
Тут я осознала, что мои челюсти свело.
– И я.
И голос ее был совсем не такой, как всегда – выше и тише.
