Книга No Woman No Cry. Моя жизнь с Бобом Марли - Хэтти Джонс

Каждую пару недель я ездила в Кингстон, чтобы поддерживать наш бизнес, следить за тем, чтобы мы не теряли деньги или клиентов, потому что продажа пластинок была для нас единственным источником пропитания. Автобус проходил мимо нас рано утром, около полседьмого, и я отправлялась в трех-четырехчасовую поездку с сельскими жителями, их курами и ящиками, из Сент-Энн в Кингстон. Там я покупала продукты, чтобы пополнить запасы. И биодобавку для ослика — Боб расстраивался, если я забывала привезти Шустрому прополис! А когда у нас кончался сахар или еще что-нибудь или нам нужны были наволочки, стоило только сказать тетушке: «Тетушка, мне нужны наволочки», как она тут же отзывалась: «А полотенец у вас хватает?» — и неизменно нам помогала. Но мне пришлось за это заплатить буквально головой: однажды я позволила ей состричь мои дреды, потому что понимала — тетушка хочет, чтобы я была такой, какой она меня видит. Рита, а не раста!

Но я знала, что волосы отрастут снова, и что более важно, я знала, где я хочу находиться. Автобус на Сент-Энн отправлялся в пять вечера; если бы я его пропустила, пришлось бы ночевать в Кингстоне — по-другому в Сент-Энн было не добраться, разве что на такси — но такси было мне не по карману. Поэтому я всегда старалась быть первой в очереди, когда автобус открывал двери. Иногда я брала с собой Шэрон, поскольку она еще не начала ходить в школу. Пока меня не было, Боб прибирал в комнатах и готовил еду, так что дома нас всегда ждал ужин. И когда приходил автобус, Боб всегда стоял на остановке, как и обещал мне когда-то: «Рита, ты оглядись по сторонам, когда приедешь, я буду там где-нибудь стоять и ждать тебя». Многие годы спустя, когда его называли «первой суперзвездой Третьего мира» и «негусом» (что означает «полубог») регги, мне хотелось напомнить людям, откуда мы вышли. В Сент-Энн у него была одна пара подштанников, которые я стирала каждую ночь. И если он заботился обо мне настолько, что готовил ужин к моему приезду из Кингстона, то и я старалась вернуться вовремя, чтобы позаботиться о нем.

Так или иначе, я всю беременность чувствовала себя замечательно, вынашивая Седеллу на природе, в сельской атмосфере. Возможно, поэтому она получилась такой сильной. К тому же я вела активную жизнь, разъезжая туда-сюда между Тренчтауном и Сент-Энн и катаясь верхом на ослике, так что пузо подпрыгивало до подбородка.

Клиника селения Степни, где меня наблюдали, находилась на приличном расстоянии от нас, и чем больше становился мой живот, тем труднее мне было добираться до врача. Потом в клинике сказали, что мне не хватает железа, и прописали какие-то таблетки. Когда я рассказала об этом тетушке, ее чуть удар не хватил:

— Я так и знала! Ты плохо питаешься! Чем тебя кормят, одними бататами и капустой! Ты должна вернуться домой, пить молоко, есть мясо и рыбу, иначе не родишь… Боже, до чего довели ребенка…

Тогда я начала нервничать. Даже с моими отрывочными познаниями из школы медсестер я понимала, что в клинике не лучшая обстановка. Они просто вынимали термометр у пациента изо рта, встряхивали и совали в рот следующему, разве что обмакнув в спирт! Ближе к родам я пришла к выводу, что тетушкино беспокойство имеет под собой реальные основания. А вдруг понадобится кесарево сечение или еще что-то случится при родах?.. Ох нет, я так не хотела, чтобы что-нибудь случилось со мной или моим ребенком, первым ребенком Боба! Одновременно я начала задумываться и о других предостережениях тетушки: чем можно заниматься в Сент-Энн — возделывать землю? сажать батат? Я не переставала размышлять о причинах, которые побуждают меня уехать, кроме дороги вверх и вниз по холму и походов за водой к резервуару — это как раз мне нравилось, но можно ли посвятить этому всю оставшуюся жизнь? Через некоторое время я уже начала прикидывать, как изменить ситуацию, не уходя от Боба, ведь я настолько любила его, что готова была идти за ним хоть на край света.

Наконец мы решили, что вернемся в Кингстон за месяц до рождения ребенка. Так что я родила Седеллу в Кингстоне, и мы снова оказались у тетушки. Но мой брат за это время уволился из полиции и эмигрировал в Канаду, что немного разрядило напряжение в доме. Кроме того, мы знали, что у нас есть куда уехать, что мы всегда можем вернуться в Сент-Энн и нам там будут рады. И важнее всего было испытанное нами чувство независимости, хоть она и оказалась недолгой.

После рождения Седеллы Шэрон стала старшей сестрой (роль, от которой она получала большое удовольствие), а тетушке пришлось присматривать уже за двумя детьми. Впрочем, это ей нравилось, потому что она могла шить девочкам красивые платьица. Обшивание детей всегда было ее коронным развлечением, и она сделала множество разных нарядов! Седелла и Шэрон были драгоценными жемчужинами в тетушкиной короне, а для меня ее помощь была стержнем, на котором все держалось. Я получила возможность оставить детей дома и идти работать, потому что работа была так же важна для их благополучия, как материнская опека. Даже после шести месяцев нашего отсутствия все еще существовал интерес к нашей музыке, поэтому теперь, по возвращении в Кингстон, мы могли сравнительно легко продолжить начатое ранее. Когда мы приступили к работе, то сразу почувствовали себя лучше. Я еще яснее поняла, что музыка для меня не только способ заработать на хлеб — она приносила моральное удовлетворение как ничто другое. (Хотя в будущем я еще не раз задумывалась, не пойти ли работать медсестрой, чтобы сохранить лицо семьи.)

После того как мы с Бобом поженились, Марлен Гиффорд уехала в Нью-Йорк на поиски своего счастья, потому что к тому времени она начала немножко ревновать. Думаю, она решила, что, раз я уже замужем и с двумя детьми, «The Soulettes» вряд ли мне понадобятся, и здесь больше нечего ловить. Вскоре и Дрим эмигрировал, тоже в Нью-Йорк, чтобы пожить у своего брата Кеннета Смита и подучиться. Теперь со мной пели Сесиль Кэмпбелл и Хэртенз Льюис, получилось «шоу трех девушек», и это был период триумфа для «The Soulettes». Иностранные музыканты, выступавшие на Ямайке, приглашали нас выступать на разогреве, и мы даже ездили в Канаду. Иногда и Боб ездил с нами в качестве «телохранителя», чтобы присматривать за мной. Мне это ужасно нравилось! Мы были нарасхват — жили в разных гостиницах и пользовались спросом на концертах. Нас называли «Звездами Карибского моря» — и мы действительно зажигали!

Седелле было около семи месяцев, когда Боб решил, что больше не в силах жить у тетушки. Он ощущал себя паразитом, мальчишкой, а не мужчиной, каким ему хотелось быть в двадцать три, — так он говорил. Он чувствовал, что должен взять на себя ответственность и жить отдельно со своей собственной семьей. Он не мог свободно выражаться при тетушке (никогда при ней не ругался); кроме того, она переселила нас в отдельную комнату, которую специально пристроила перед домом. «Знаешь, что это значит? — говорил Боб. — Она сама хочет, чтобы мы съехали». Так думал он, я была в этом не уверена, потому что тетушка во всем меня выручала.

Но я поняла его положение, и мы решили поискать комнату с магазином. Комната наподобие той, где мы жили у тетушки (днем она превращалась в магазин, а ночью служила спальней), не подходила из-за детей. Притом, хоть Боб и считал, что две дочери — это замечательно, он хотел сына (как и большинство мужчин на Ямайке, так мне кажется). И вот, с двумя малышами и третьим в перспективе, мы начали повсюду искать жилье и наконец с трудом нашли комнату в доме, прилегавшем к Уолтхэм-парк-роуд. Там был и магазинчик, выходящий на улицу, так что мы могли продавать пластинки. Я поражаюсь себе тогдашней — только сейчас я понимаю, как была молода и неопытна, когда на меня свалились все эти перемены и огромная ответственность. Диву даюсь, как я не проснулась однажды утром и не убежала куда глаза глядят!