Книга Мой муж - Сальвадор Дали - Юлия Бекичева

В конверте лежал чек на двадцать девять тысяч франков.

X

Восхождение

Париж, Кадакес, Париж, Кадакес. Перед любой дорогой, любым путешествием Дали испытывал животный страх. Каждый раз он уверял свою Галючку, что это его последняя дорога, последнее путешествие, ведущие в небытие. Не позволяя депрессиям «малыша» затягиваться Галючка следила за тем, чтобы Сальвадор регулярно успокаивал нервы холодным душем. Она убедила Дали в том, что Испания хороша для того, чтобы вить здесь гнездо и наслаждаться жизнью, Франция им нужна для того, чтобы заниматься искусством, налаживать полезные связи, зарабатывать имя и деньги. Именно Гала настояла на том, что каждое лето они с Дали будут возвращаться на дорогую его сердцу родину, заниматься расширением и благоустройством дома, купаться, бродить по пляжу, но с наступлением холодов любовники будут уезжать в Париж.

«Нам хотелось, чтобы у нас было свободное пространство, куда можно было бы время от времени убегать. Этим свободным пространством стал Кадакес, где мы укрывались месяцами, оставляя позади Париж, кипящий, как горшок колдуньи. Перед тем, как уехать, я бросал в горшок несколько специй, чтобы они сварились за наше отсутствие, – необходимые группе сюрреалистов идеологические лозунги. Для педерастов я реанимировал классический романтизм паладинов. Для наркоманов я выдвигал теорию, полную образов гипнологии, и говорил о масках собственного изобретения, которые позволяют видеть цветные сны. Для светских людей я ввел в моду сентиментальные конфликты стендалевского типа или давал отражение запретного плода революции. Сюрреалистам я предлагал другой запретный плод: традицию.

Перед отъездом я готовил список моих последних визитов: утром кубист такой-то, монархист такой-то, коммунист такой-то; после обеда – избранные люди света; вечер для Гала и меня! К этим вечерам мы рвались всей душой, и в ресторане пары за соседними столиками были поражены тем, с какой нежностью мы беседуем, с каким трепетом влюбленных в разгар медового месяца. О чем мы говорили? Мы говорили о нашем уединении, о том, что возвращаемся в Кадакес. Там мы увидим озаренную солнцем стену, что укроет нас от ветра, колодец, который напоит нас водой, каменную скамью, на которой мы отдохнем (…) и продолжим этот титанический труд, чтобы жить вдвоем, чтобы не было никого и ничего, кроме нас самих.»

Влюбленные уже не осознавали, что разучились отдыхать. Движение к цели, титанический труд продолжался и здесь, среди скал и утесов, в рыбацком домике, который стараниями Гала рос и с каждым днем становился просторнее. Комната четыре на четыре, в которой ютились Гала и Дали обросла «соседками», затем – вторым этажом и, в конце концов, превратилась в роскошный особняк. Благоустройству жизни влюбленных невольно поспособствовал и Поль Элюар, из чьей обители Гала вывозила не только книги и картины, но посуду и мебель, купленные когда-то на деньги поэта. Привязанность Сальвадора к дому в Кадакесе была столь же священна, как его любовь к божественной Галючке. Прогуливаясь вечером по набережной, Дали смотрел на стены дома, виднеющегося вдалеке и казавшегося художнику «кусочком сахара, запачканным желчью».

Это был дом его отца. Это туда, получив от дона Сальвадора Дали Кузи последнее оскорбительное письмо, художник отправил пробирку со своей спермой и записку: «Надеюсь, теперь я отдал все, что должен был тебе отдать»? Спустя годы, будучи уже пожилым человеком, Дали сожалел об этом дурацком поступке и признавался:

«В сущности, отец был для меня человеком, которым я не только более всего восхищался, но и которому более всего подражал – что, впрочем, не мешало мне причинять ему многочисленные страдания. Молю Господа приютить его в своем царствии небесном, где, уверен, он уже и пребывает, ибо три последних года его жизни были отмечены глубочайшим религиозным кризисом, принесшим ему в конце концов утешение и отпущение последних причастий.»

«Сальвадор написал, что кадакесский дом, хранящий память о нашем детстве и юности, издалека кажется ему белым сахарным кубиком, запачканным желчью. Наш дом и правда похож на сахарный кубик, но ведь, как это ни горько, желчью запачкал его сам Сальвадор, пусть даже по чужой воле», – писала сестра Дали.

В конце второй мировой войны Дали удалось снова побывать в отчем доме:

«Я постучался в дверь.

„– Кто там?

– Это я.

– Кто это?

– Я, Сальвадор Дали, ваш сын“.

Было два часа утра, и я стучал в дверь своего родного дома. Я обнял сестру, отца, теток. Они накормили меня супом из хамсы с томатом и оливковым маслом. Мне показалось, будто ничего не изменилось со времен революции».

(Несмотря на боязнь путешествий, Дали мечтал увидеть Америку. Мечта эта впервые посетила художника, когда ему в руки попали номера журналов «New Yorker» и «Town and Gauntry». Он смотрел на репродукции и за спиной Сальвадора вырастали крылья.

«Это было уже навязчивой идеей. Я хотел съездить туда, повезти туда свои проекты, возложить хлеб на этот континент».

Мечта Дали сбылась благодаря одной из почитательниц таланта художника, доброй приятельницы Ноайи. Это была его первая поездка в Америку и он, действительно, гулял по улицам Нью-Йорка с белым батоном в обнимку.)

Приезжая в Кадакес, влюбленные с еще большим рвением принимались за работу: он писал картины и изобретал, чем бы еще удивить капризную публику, она мыла, мела, выращивала овощи и фрукты, ловила рыбу, торговалась с крестьянами, покупая у них творог, молоко, мясо и сметану. Рядом с Дали Гала стала более сдержанной и молчаливой, чем была когда-то. Но все, кто встречал ее на улице, понимали: она – влюблена, счастлива, ее глаза излучают свет.

«Из моего хаоса Гала неустанно ткала полотно Пенелопы. Едва она раскладывала по местам документы и мои заметки, как я снова все приводил в беспорядок в поисках какой-либо совершенно не нужной мне вещицы, что было не более чем внезапным капризом. Почти всегда я оставлял лишнее в Париже по совету Гала, которая отлично знала, что именно понадобится мне для работы. Пока я не спал, не ложилась и она, наблюдая за тем, что я делаю еще более напряженно, чем я. Поэтому я нередко пускался на жульничество, извлекая удовольствие из драмы и желая видеть ее страдающей.»

Порой, Дали казалось, что еще немного и он сорвется. Лопнет терпение, откажут руки, ослепнут глаза, но…

«Я говорил себе: спокойно, продолжай свое. Вместо того, чтобы отступить на шаг, я делал пять шагов вперед, поддерживаемый Гала, такой же упрямой и несгибаемой, как я.»

Благосклонно прощая обиды женщине, которая по закону все еще оставалась его женой, Поль Элюар не уставал писать стихи и письма, каждый раз адресуя их ей, «… похотливой и разнузданной, такой, к какой ты меня приучила».

– Зачем она тебе нужна? – уговаривал убивающегося от тоски поэта друг Бретон. – Твою постель согревает Нуш – одна из самых красивых женщин в наших краях. Ман Рэй облизывается, глядя на ее формы, Пикассо мечтает писать ее портреты. Зачем тебе Гала?