Книга Психология масс и анализ человеческого "я" - Зигмунд Фрейд

Во время сеанса гипноза, когда личность подсознательно фиксирована на гипнотизере, а сознательно следит за неизменными и неинтересными ощущениями, возникает ситуация, противоположная той, что возникает в сеансе психоанализа, о чем мы считаем необходимым упомянуть. В каждом сеансе анализа хотя бы один раз возникает положение, в котором пациент упрямо твердит, что ему абсолютно ничего не приходит в голову. Поток свободных ассоциаций иссякает и останавливается, и перестают действовать те побуждения, которые обычно приводят его в движение. Если, однако, проявить настойчивость, то пациент признается, например, что думает о виде из окна лечебного кабинета, о ковре, висящем на стене, или о газовой лампе, светящей с потолка. Это означает, что пациент находится в состоянии переноса, что в его душевной жизни начали играть доминирующую роль подсознательные ощущения, нацеленные на врача, и если в этот момент врач объяснит все это пациенту, то поток свободных ассоциаций сразу же возобновляется.

Ференци справедливо считает, что, отдавая распоряжение уснуть, часто служащее введением в гипноз, гипнотизер занимает место родителей гипнотизируемого человека. Ференци подразделяет гипноз на два вида – увещевающий, который он называет материнским, и угрожающий – отцовский. Таким образом, приказание спать при гипнозе означает не что иное, как требование отречься от всякого интереса к окружающему миру и сосредоточиться на личности гипнотизера. Во всяком случае, и сам гипнотизируемый субъект именно так и истолковывает распоряжение гипнотизера, потому что в этом отречении от внешнего мира и состоит главная психологическая характеристика сна, и на ней зиждется сходство сна с гипнотическим состоянием.

Своими действиями гипнотизер пробуждает в испытуемом часть того архаического наследия, полученного от родителей, которое на некоторое время оживает в детстве по отношению к отцу. Это наследие заключается в представлении о некой всемогущей и опасной личности, в отношении к которой можно занимать лишь пассивно-мазохистскую позицию, находясь в которой, человек должен утратить свою волю; остаться наедине с такой личностью, «попасться ей на глаза» – это большой риск. Именно так или приблизительно так можем мы представить себе отношение индивида из первобытной орды к первобытному отцу. Как мы знаем из других реакций людей, разные индивиды в различной степени сохраняют это свойство заново оживлять архаичные ситуации. Знание того, что гипноз – это все же игра, всего лишь мнимое обновление древних впечатлений, может, однако, сохраниться и в состоянии гипнотического транса и стать причиной сопротивления слишком серьезным последствиям гипнотического уничтожения воли.

Жуткий, насильственный характер формирования массы, выказывающий себя в ее суггестивных проявлениях, может быть с полным правом объяснен своим происхождением от первобытной орды. Вождь массы продолжает оставаться внушающим страх первобытным отцом, масса желает подчиниться неограниченной силе, она жаждет высшего авторитета, она жаждет, по меткому выражению Лебона, подчинения. Первобытный отец – идеал массы, заступающий место «Идеала Я», каковой господствует над «я». Гипноз можно с полным правом назвать формированием массы, состоящей из двух человек; при внушении становится излишним определение убеждения, основанного не на ощущениях и мышлении, а на эротической привязанности.

Мне представляется, что стоит особо отметить, что изложенные в этом параграфе взгляды толкуют гипноз по-старому и несколько наивно, в отличие от толкования Бернгейма. Согласно мнению Бернгейма, все гипнотические феномены можно вывести из внушения, а само внушение не поддается разумному аналитическому объяснению. Таким образом, мы приходим к выводу, что внушение является частичным проявлением гипнотического состояния, которое надежно опирается на подсознательно сохранившееся влечение к доисторической человеческой семье.

XI

Ступень в «я»

Если, помня о дополняющих друг друга описаниях психологии масс, сделанных многими авторами, попытаться охватить взором жизнь современных людей, то можно совершенно растеряться перед ее сложностью и отчаяться дать ее связное описание. Каждый индивид является одновременно частью множества масс; он испытывает многосторонние привязанности через идентификацию, он строит свой «Идеал Я» согласно многим образцам. Каждый индивид является частью души многих масс – расы, сословия, религиозной общины, государства и т. д., а кроме того, он еще и в какой-то мере отличается самостоятельностью и оригинальностью. Эти устойчивые и длительно существующие массы в своем неизменном влиянии привлекают взгляд наблюдателя в меньшей степени, чем быстро возникающие, преходящие массы, относительно которых Лебон дал свои блестящие психологические характеристики души толпы, и в этих шумных, эфемерных, возвышающихся над другими толпами массах происходит истинное чудо: то, что мы называем сформировавшейся индивидуальностью, исчезает бесследно, пусть даже лишь на короткое время.

Мы поняли это чудо в том смысле, что индивид отказывается от своего «Идеала Я» и заменяет его воплощенным в вожде массовым идеалом. Осмелимся добавить, что чудо это не всегда бывает одинаково велико. Отделение «я» от «Идеала Я» у многих индивидов не проведено достаточно резко, и они могут легко совпадать, и «я» часто сохраняет свою прежнюю нарциссическую самовлюбленность. Это условие чрезвычайно облегчает выбор вождя. Вождь часто должен обладать типичными качествами таких индивидов, но в более резком и чистом выражении, и производить впечатление большей силы и свободы либидо; далее вождю помогает потребность индивидов в сильном предводителе, и эта потребность наделяет потенциального вождя еще большей силой, на которую он в противном случае, возможно бы, и не притязал. Другие индивиды, «Идеал Я» которых не мог бы воплотиться в вожде без некоторой коррекции, поддаются внушению, то есть вовлекаются в массу путем идентификации.

Таким образом, мы видим, что предложенное нами объяснение либидинозной структуры массы сводится к различению «я» и «Идеала Я» и на возможности, вследствие этого, двоякого типа образования привязанностей – через идентификацию и через встраивание объекта на место «Идеала Я». Допущение существования такой ступени в «я», как первого шага в анализе «я», должно постепенно найти свое подтверждение в различных областях психологии. В статье «К введению в нарциссизм» я собрал прежде всего патологический материал, чтобы обосновать выделение такой ступени. Можно, однако, ожидать, что при углублении в проблематику психологии психозов откроется еще большая значимость нарциссизма. Подумаем о том, что «я» выступает в роли объекта в отношении к возникающему из него «Идеалу Я» и что, возможно, все взаимные влияния, исследованные нами в рамках учения о неврозах, между внешним объектом и «совокупным я» разыгрываются на этой новой сцене внутри «я».

Здесь я хочу исследовать лишь одно из возможных с этой точки зрения следствий и, таким образом, продолжить исследование проблемы, которую я в другом месте оставил неразрешенной. Каждая душевная дифференциация, с которыми мы познакомились, являет собой новую трудность для душевной деятельности, повышает ее неустойчивость и может стать исходным пунктом нарушения деятельности и возникновения заболевания. Родившись на свет, мы делаем шаг от абсолютного, самодостаточного нарциссизма к восприятию изменчивого внешнего мира и к началу поиска объекта, и с этим связано то обстоятельство, что мы не выносим долгого пребывания в таком трудном состоянии и, периодически погружаясь в сон, возвращаемся в состояние, в котором можно избежать раздражения и необходимости поиска объекта. При этом мы в любом случае следуем прямым намекам внешнего мира, который, чередуя день и ночь, избавляет нас от большей части неблагоприятно влияющих на нас раздражителей. Второй, важный для патологии, пример не подчиняется подобному ограничению. По ходу нашего развития мы разделили наше душевное состояние на осознающее себя разумное «я» и на оставшееся вовне, недоступное осознающему «я», бессознательное вытесненное содержание, и мы знаем, что устойчивость этого приобретения подвергается постоянным испытаниям. В сновидении и при неврозе это отключенное от сознания содержание стучится в охраняемые психологическим сопротивлением ворота, а в здоровом бодрствующем состоянии мы умеем временно включать в сознание вытесненное из него содержание, пользуясь обходными путями для того, чтобы обойти сопротивление и получить от этого удовольствие. Остроумие и юмор, а также, отчасти, комическое, вообще, должны быть проанализированы именно с такой точки зрения. Каждому, знакомому с психологией неврозов, известны такие примеры меньшего масштаба, но я спешу вернуться к нашей цели.