Книга День рождения Омара Хайяма - Фазиль Ирзабеков

Она походила на большую черепаху, вынутую из панциря, в которой, тем не менее, теплилась почему-то жизнь. Дряблая кожа её крупного бледного лица с набухшими, как от непрестанных слёз, чуть приоткрытыми тяжёлыми веками, была сплошь изрезана густой сеткой мельчайших морщин. Она выглядела такой древней, что, казалось, должен был истлеть сам язык, на котором изъяснилась судьба, нанеся причудливые письмена на этот смуглый ветшающий пергамент.

Так же недвижно встретила она благую весть о возвращении сына: скомкала в трясущихся, обтянутых глянцевитой пятнистой кожей, плохо слушающихся руках платок, задышала шумно, зашаркала ногами, придвигая на ощупь шлёпанцы, захлопала сухими веками, поднесла к ним конверт, прижала плотно. Просидела так долго…

Надо было знать, с каким нетерпением, еле сдерживаемым восторгом, с каким внутренним, готовым прорваться в любую минуту ликованием ожидал теперь Чингиз этого приезда. Ещё бы! Ведь дядя Георгий, которого старожилы называли между собой оскорбительно несолидно Жорой, а то и просто Жориком, был первым из тех, которые вернутся, обязательно вернутся. Ведь об этом говорил дедушка маме, а она его всё не понимает, и они ссорятся. Очень он досадовал на взрослых за этого «Жорика». Ну, разве можно так звать этих людей?! Да можно ли вообще звать их запросто, как прочих других?! Нет, нет и нет! А тут – Жорик! Очень это огорчало мальчика.

А дети этого человека, захотят ли они играть с ним? (О дружбе с ними он и мечтать не смел!) Страшно интересно, какие же они всё-таки? Впрочем, кое-что о них он уже знал: девочке шесть лет и зовут её Эмма (какое удивительное имя, не правда ли?!), а Тельман (очень мужественное имя!) старше сестры на целый год.

Ещё он прознал, что маму этих детей зовут так же, как и дочь, и в этом виделось мальчику некое таинство. Как же иначе? Ведь были они ближайшим окружением, семьёй этого человека.

А эта женщина по имени Эмма (какое нежное имя!), должно быть, похожа на артистку Любовь Орлову, – красивей женщины Чина просто представить себе не мог, как ни пытался, всякий раз ловил себя на том, что смущённо отводил глаза, не выдерживая её ослепительного взгляда с киноэкрана… А сам дядя Георгий, как выглядит он? И тут Чине приходилось совсем непросто. Самым красивым и мужественным представителем сильной половины человечества был для него Алик. Представить себе кого-то, превосходящего друга, мальчик не мог, как ни напрягался. Позже, однако, нашёлся-таки спасительный вариант: Чина несколько состарил портрет старшего друга – поднажал, в основном на виски, изрядно их подбелив, добавил несколько широких морщин на лбу и складки вокруг рта, как нельзя к месту оказалась широкая и добрая, но как бы слегка усталая и чуть снисходительная улыбка. Получилось то, что нужно.

Оставшись доволен проделанной работой, он переключился на думы иные, но не менее важные. Как было бы здорово, размышлял мальчик, если бы этот человек приехал со своей семьёй в какой-нибудь большой праздник. Летом же, как назло, нет ни единого всенародного торжества, хоть плачь. Ну, тогда хотя бы в воскресенье, чтобы все соседи были дома. Итак, мечталось Чине, в прекрасный солнечный день гости проедут по всему городу в большом блестящем чёрном открытом автомобиле, как Валерий Чкалов, чтобы всем было видно героя. Машина, сверкая хромом и никелем, остановится у родного дома, они выйдут из неё, не спеша, улыбаясь чуть смущённо, проследуют в широко распахнутые большие двери и, минуя ярко освещённое парадное, вступят во двор.

Изо всех окон, с кольцевого внутреннего балкона третьего этажа им будут улыбаться и радостно махать руками соседи, шумно приветствуя… Навстречу торжественно выйдет дедушка Зияд, который бережно поведёт под руку бабушку Майрик (представить её активно движущейся было почти невозможно, но ничего, ничего, волновался мальчик, это мелочи!). Они сойдутся, наконец, и станут обниматься и целовать друг друга, у всех на глазах (как теперь вот у Чингиза, когда он представляет всё это) будут счастливые слёзы, сладковатые на вкус. Заиграет торжественная музыка, и все громко зааплодируют. И вот тогда изо всех окон, со всех этажей к ним полетят букеты прекрасных цветов, целое море…

В этом месте сладостные грёзы ребёнка неизменно грубо обрывались, стоило ему только представить, как свежие охапки ярких роз шлёпаются на пыльный заплёванный асфальт тесного дворика…

Промучившись некоторое время и с этой проблемой, мальчик нашёл, кажется, удачное решение. Он вспомнил, как смотрел недавно с ребятами в летнем «Улдузе» художественный фильм, снятый в их родном городе. Удивительно, но не только новые проспекты, но даже знакомые старые дома и улицы смотрелись совсем по-иному, нежели в жизни: на экране всё сверкало, радуя глаз свежестью и чистотой, и это ещё притом, что фильм-то чёрно-белый. Уже потом ему объяснили, что в кино всегда так делают: заранее тщательно поливают улицы и площади, да так здорово, что они потом сверкают на экране, радуя глаз, как столешница рижского полированного стола. Такое вот чудесное превращение привычных вещей.

Оставалось ждать телеграмму. В самый день её получения, вернее, в ту же ночь, накануне долгожданного приезда дорогих гостей, он проснется сам и, никому ничего не открывая (пусть это будет сюрпризом для всех!), выметет всю пыль и уберёт весь мусор, а после польёт двор из шланга, вычистит его до праздничного блеска, будет не хуже, чем в кино. Жаль, что нет рядом Алика. Как не терпится рассказать ему обо всём, уж он-то обязательно придумал бы такое!.. Но Алика нет и не будет ещё долго, укатил на всё лето к родственникам отца в деревню, работает в колхозе – помогает убирать табак, хочет заработать денег перед уходом в армию. Невесело, конечно, только что поделаешь… Скорее бы несла тетя Зейнаб заветный голубенький бланк с тесно наклеенными рядами радостных строк…

Они приехали глубокой ночью, когда улица забылась ненадолго хрупким июньским сном. Прилетели, не уведомив заранее, и, таким образом, нисколько никого не побеспокоив. Вспоминали потом, что Майрик не позволила той ночью увести себя, как обычно, в комнату и встретила сына на веранде, не спала. Георгий вернулся в этот дом так же, как и оставил его некогда, – тёмной ночью, внезапно и неслышно.

Тех, кто знал его прежде, удивляло в облике теперешнего гостя, пожалуй, всё. Происшедшие в нём перемены были до того разительны, что вызвали поначалу не то чтобы разочарование или, того хуже, жалость, – нет. То было неузнавание.

Ранним утром, на редкость свежим, какое в этом городе бывает лишь в самом начале лета, любопытствующим взорам нетерпеливых соседей был явлен обильно потеющий, сильно полысевший робкого вида пожилой мужчина, облачённый в тёмную сорочку с длинными рукавами, аккуратно застёгнутую, к тому же вплоть до самой верхней пуговки, так, что даже смотреть на него было душно.

Входящих к нему в комнату с шумными приветствиями соседей он встречал у обеденного стола, всякий раз вставая и снимая с головы серую с клиньями кепи, протягивая мужчинам слабую ладонь: «Здравствуйте, проходите, пожалуйста… спасибо, что зашли… не стоило так беспокоиться… спасибо, товарищи…» В нём, теперешнем, находили немало странного, да что там странного, – многое казалось просто неправдоподобным. Взять для примера хотя бы женитьбу. И хотя знали о ней ещё задолго до приезда, были, тем не менее, поражены тем обстоятельством, что там, оказывается, люди тоже обзаводятся семьями, никак это не укладывалось в головах. Или то, что жена его, как выяснилось, была немкой. Тут, правда, все как один признавали, что женщина она хоть и не видная, но скромная, тихая, под стать мужу. Все перечисленные качества общественным мнением двора как раз одобрялись единодушно, но всё-таки шокировало – немка!