Книга Кто не знает братца Кролика! - Илья Бояшов

– Завтра на том же месте, в тот же час!

От компенсации (синие скорченные куры) отказываемся. Что там Зимовский – Васенька отмахнулся!

Ночь ужасна: торшер включается каждые пять минут. Зеркало в центре самого пристального внимания: постоянно смачиваю глаз полотенцем.

Телефон, оказывается, жив: Дина именно сейчас обозначилась. Словно в насмешку дает знать: сегодня свободна. С ума можно сойти, я попросту подыхаю: рыночный бандюган задел проклятой мороженой тушкой все мои жизненно важные центры – вот-вот лопнет самый главный сосуд.

– Как твой бизнес? – очаровательный вкрадчивый голосеночек.

Вновь нащупываю синяк. Точно за пушечную «колбаску» дергаю за торшерный шнур. Ответ «зеркальца» незамедлителен: в таком виде даже на лестничную площадку не выползают.

Она щебечет всякую чушь. И, внезапно:

– Ты сегодня какой-то странный.

Огрызаюсь:

– Работы много.

Искренность удивления неописуема. В ее булавочную головку даже крошечная мысль не может залететь, что люди могут работать. Впрочем, зачем попрыгунье мысли? Стрекоза едва успевает менять «Голливудские ночи» на «Метрополь». Это трудяг жизнь как раз кучами и давит. Отправляет на тот свет целыми муравейниками. Зимовский все-таки прав: ничем иным, кроме кармы, объяснить подобное невозможно – иначе придется идти против Бога, а идти против боюсь. Я даже икону поставил в отцовском кабинете – на всякий случай. Может быть, там есть действительно что-то лучшее, чем наша свинячья жизнь и весь этот джаз?

– Раз ты такой занятый – прощай!

Нет, вы только посмотрите, милостивые государи! Рятуйте, люди добрые! Она так искапризничалась, до того докатилась, что искренне верит: и с самого Северного полюса в таком вот состоянии готов я буду примчаться в ее прихожую – щупать очередную подкладку и восхищаться по поводу пряжек. Какая наглость!

Когда проскакивает неделя, Зимовский всерьез расстраивается: захватил бы с собой замороженные тушки – жил бы сейчас припеваючи!

«Фонарь» хоть и отдает желтизной, но все же несколько рассосался: могу появляться на людях. В остальном – ничего особенного: Кролик сгинул, доллар подпрыгнул в очередной раз, как резвый мальчишка. От отца ни слуху ни духу.

Киже пошел ва-банк: муж возлюбленной все-таки уезжает. Поручик морщит нос при слове «гостиница»: там казенно и холодно. Предложения насчет однодневного дома отдыха с ходу отвергнуты.

На меня напал приступ благотворительности: разрешаю.

– Да, кстати, простыни! – волнуется Юлик.

– Захвати свои. Подъедешь пораньше, застелешь, прикатишь столик из кухни – и за дамой!

– Вы хоть в грязь лицом не ударьте! – вступает Зимовский. – Как быстрее сразить боязливую лань? Почитайте стихи!

Поручик – само удивление, но актер доходчиво объясняет:

– Только Гете помог мне в девяносто девяти случаях! А ведь есть еще и Шекспир и Петрарка! И, между прочим, божественный Данте!

– Данте слишком, – признается Киже. – А если чего попроще?

Отчего же! Вытаскиваю из курточного кармана Валькины стишки. Надо же так любить свое жалкое творчество, чтобы пару никчемных строк оборачивать в полиэтилен.

Тем временем Портос упирает на шоколад:

– Коньяк может быть так себе, но вот качественный «горький» – обязательно!

– Вдруг у нее аппетит разыграется, – мечтает поручик. – Денис, у тебя нет ничего в холодильнике? В качестве резерва?

Надо было бы действительно забить морозилку окорочками.

– Все-таки, шоколад, – повторяет Киже и, прикидывая смету, шевелит губами, как аквариумный сомик.

– Скупиться не следует, – огорчает клерка Зимовский, – игра стоит свеч. Честно говоря, даже жаль, что завтра чудо закончится: а ведь сколько было неразделенной страсти. С горы, как ни крути, придется спускаться. «Сила вещей», говаривал Пушкин. Но от этой вершины – к новым! Возможно, теперь уже духовным!

Все проникнуты моментом: даже Васенька с барменом записались в советчики. Я вот о чем думаю: если Господь впоследствии, на неизбежном разбирательстве, хорошенько треснув по кафедре молотком, поинтересуется, чем же наша компашка занималась в то судьбоносное время, – придется признать: возможно, мы совершили настоящее преступление, не желая участвовать в спасении мира от Уоррена Баффета. Но кто знает – может быть, именно за это последует полная реабилитация, ибо пути Господни неисповедимы. Мы не строим планов непременно осчастливить все человечество, а обтяпываем свое никчемное дельце. Подозреваю: лишь за одно это и будем помилованы. Судя по последним событиям, Всевышнего всерьез достали Робеспьеры и Ницше.

На следующий день Юлик принимает ключи. Успокаиваю: визиты исключены. Мой братец никогда не торопится с покаянием, а матушку ни за что не отклеит от экрана очередной мексиканостудийный шлягер.

«Гном» сегодня закрыт: пассия Николая разбирается с очередным персоналом. Воровство – постоянный прыщ на носу ее «малого бизнеса». Я даже не пытаюсь связаться с любительницей «саламандры»: хватит слюней!

В зале Дома журналиста некуда втиснуть самое сморщенное яблочко: что говорить – с Амура прилетели сумасшедшие! Наш вожак заседает в президиуме вместе с прочими бородами. Над ними – Есенин и крест. Готовились явно в спешке, но на покосившиеся атрибуты никто не обращает внимания: речь идет о церквях, которые собираются восстанавливать то ли в Пскове, то ли в Печорах. В добровольцы записываются несчастный Витька, Черпак и еще целая куча бездельников. Разразившаяся вслед за этим ругань – сама неизбежность, ведь собрались единомышленники! Меня посещает неожиданная ностальгия: у нас в институте главная комсомолка – бессменный секретарь организации – на подобные мероприятия всегда надевала короткую юбку. И когда залезала в президиум, сидела нога на ногу. Какие там споры! Какая повестка дня!

А так даже Пашка занервничал. В зале вместо приличных девчонок привидения в платках и мешках до пяток. Дурнушки маются вместе с нами, убогими, оттого что знают – в другом месте им ничего не светит. Вот если бы засветило – точно бы убежали.

Закон конференций таков: когда не на что отвлекаться, делегаты за грудки хватают друг друга. Находятся принципиальные крючкотворы и охотники до правды, которые обязательно протестуют. Все как-то забыли: за столом вместе с нашими гуру – настоящий священник. Правда, это отец Федор, которого вряд ли смутишь расколом. Вот на него-то, единственного, смотреть одно удовольствие: бородка чего только стоит – парикмахерское совершенство! Розовощек, опрятен, словно агент по продаже косметики. Волосы сзади стянуты резинкой. Благословил, прочитал молитву, даже произнес в начале сборища достойный спич. Восседает свадебным генералом и, бьюсь об заклад, наверняка думает: половина здесь – дураки. Впрочем, добрая треть собравшихся и не помышляет его разочаровывать: с готовностью демонстрирует интеллект. Тем более есть предлог: кто-то в прошлый массовый заезд на Валаам что-то там не доплатил или положил в карман.