Книга Крымская война. Попутчики - Борис Батыршин

- ...обнаружены три пулевых прострела, считая сюда поврежденную стойку. - закончил Марченко, бросив на князя сердитый взгляд.

- Все ясно, господа. - кивнул командир «Алмаза». - Благодарю за службу, поднимайте аппарат из воды. Надо бы, голубчик Реймонд Федорович, прояснить этот пароходишко.

- Снова лететь? - с надеждой спросил Эссен. - Моя «тридцать седьмая» в порядке, клапан поменяли...

Умница Кобылин не стал дожидаться, пока чужие загребущие руки дотянуться до обломков и успел разжиться запчастями. Кто смел, то и съел; не станет же лейтенант устраивать распеканку за то, что он раньше срока привел аппарат в порядок?

Зарин немного подумал.

- Нет, Реймонд Федорович, не стоит. Налетались на сегодня, да и погода портится.

Северная сторона горизонта набухала дождевыми тучами.

- Полагаю, «Заветный» уже подобрал вашего крестника. Вот пусть и сбегают до турка. Пойти, сказать радиотелеграфистам...

- А вот мне интересно... - негромко произнес Марченко, провожая взглядом каперанга, - откуда у турок такие орудия? Я еще понимаю, древние ружья... Но - карронды?

- Скоро узнаем, дюша мой! - хохотнул Лобанов-Ростовский. - Миноносники все в подробностях выспросят. А заодно объяснят османам, что нехорошо забижать русских авиаторов. Чревато.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

В открытом море

Эскадренный миноносец

«Заветный».

Сергей Велесов, писатель

Мощь шести тысяч лошадей

Во имя одного.

Строй уходящих кораблей —

Гнев, двигатель всего:

Мощь полосатых тел тиха,

Путей их не постичь,

Ждут Смерть, как Девы — жениха,

Искатели добыч!

Всегда любил киплинговский «Марш эскадренных миноносцев». А после того, как на одном из КСП-шных слетов, в середине восьмидесятых, его спели под гитару, песня эта на долгие годы стала в нашей компании хитом. А я мечтал о том, что никогда не сбудется, а если и оживет - то лишь во снах и на книжных страницах. И вот ведь: сбылось, да еще как!

Меня устроили в кают-компании «Заветного» - корабельный врач счел мое состояние недостаточно тяжелым для лазарета. На палубе я пробыл недолго; как только мою тушку подняли на борт (я категорически отказался от носилок, брезентового кокона с ремнями и деревянными ручками, в котором можно перемещать раненого по вертикальным трапам) погода как-то сразу испортилась. Похолодало; ветер не ласкал, как час назад, а пробирал до костей студеной не по-летнему промозглой сыростью, так что я обрадовался возможности спуститься в пышущие угольным теплом низы.

В кают-компании пусто. Неизвестно как втиснутый в эту тесноту кабинетный рояль прикрыт полотняным чехлом. Стулья, в ожидании качки, задвинуты под общий стол. Вестовой - рыжеволосый, веснушчатый матросик, едва достающий мне до плеча, - принес жестяной чайник с крепким чаем и склянку с ромом: осведомившись, «не желает ли вашбродие еще чего?», потоптался возле буфета, перебрал без надобности салфетки и удалился.

Глухо шумят винты, из-за переборки доносился стук машины. Стаканы в буфете дребезжат в такт ударам корпуса о волны, и звук этот сливается с шумом воды за тонким бортом. Красота!

***

Меньше всего я ожидал, что меня оставят в полном одиночестве. Но факт есть факт: до сих пор моей персоной заинтересовались лишь вестовой да врач. Эскулап со всем пиететом проводил меня в кают-компанию, поводил под носом ваткой, остро пахнущей нашатырем и удалился, посоветовав на прощание употребить для поправки здоровья горячего чаю. Лучше - с коньяком. Каковому занятию я и предавался вот уже полчаса.

Вестовой заодно приволок сюда и мой баул. А вот шлюпочный контейнер не прихватил - видимо, боцман, руководивший моим спасением, опознал судовое имущество и наложил на него свою волосатую, с вытатуированным якорем, лапищу. Боцман есть боцман - что в Советском флоте, что в Российском Императорском, что, подозреваю, и в древнефиникийском. Пожалуй, это мне на руку, наверняка корабельный куркуль припрятал мое барахло в потаенную каптерку, имея намерение разобраться с ним как-нибудь на досуге. Так что прямо сейчас разоблачение мне не грозит, тем более, что и в бауле, судя по всему, никто копаться не стал. И это удивительно - конечно, здесь нет ни Особых отделов, ни контрразведки СМЕРШ, но ведь время-то военное...

Да, именно так. Судя по всему, взбесившийся «Пробой» закинул меня лет на сто назад, в самый разгар Первой мировой. Если точнее - то не раньше 1916-го года. В свое время мне пришлось детально изучить миноносцы типа «Лейтенант Пущин», и я знал, что «Заветный» - тот, на котором я нахожусь сейчас, - получил вторую семидесятипятимиллиметровку Канэ взамен хилых гочкисов только в шестнадцатом году. Я разглядел орудие на полуюте и сомнений не испытывал - на дворе шестнадцатый год. И уж точно не семнадцатый: чувствуется старорежимная флотская дисциплина, а никак не революционная...

Что ж, уже хорошо. Я развалился на низком, обтянутом полосатой тканью, канапе и стал вспоминать все, что знал о Проекте.

II

Турция

Провинция Зонгулдак

Где-то на берегу

Баш-чауш не знал немецкого. Он даже ни разу в жизни не слыхал звуков этого языка, а потому ни слова не понял из того, что втолковывал ему командир субмарины. А обер-лейтенант Ганс Лютйоганн объяснял бестолковому союзнику, что подводная лодка получила повреждения в бою; что морская вода залила аккумуляторные ямы, и половина его людей валяются без сознания, отравленные хлором. И надо как можно скорее отыскать врачей, так как на их «малютке» врача не полагается по штату, а единственный фельдшер в обмороке.

Несколько турецких слов, которые обер-лейтенант цур зее выучил во время недолгого пребывания в Стамбуле, только запутали дело. Видимо это были не те слова; услышав их турок дико завращал глазами и надсадно заорал. Обер-лейтенант, было, повеселел, услышав в этой абракадабре несколько французских слов, и попробовал перейти на язык Руссо и Дидро. Рано обрадовался - турок возбудился еще сильнее. Воткнул саблю в песок и замахал руками, на манер ветряной мельницы.

Тем временем, на палубе творилось сущее безобразие. Матросы, кое-как выбравшиеся из загазованных отсеков, вяло отмахивались от османов. Те, как саранча, облепили субмарину. Они хватали немцев за руки, один турок попытался влезть в открытый люк, но несколько секунд спустя пробкой выскочил оттуда и принялся блевать прямо на палубный настил. Боцман Моршладт, увидав столь непочтительное отношение к боевой единице Кайзермарине, отвесил негодяю оплеуху, от которой тот кувырнулся за борт, в неглубокую, испятнанную нефтью воду.

Тут же за борт полетел сам Моршладт с кривым курдским ножом между лопаток - Пшитиван отомстил за обиду, нанесенную сородичу. На мгновение на палубе воцарилась тишина - немцы не могли поверить собственным глазам, - и все потонуло в диких воплях на гортанном курдском наречии.