Книга Жизель - Джон Уиндем

– Ну и трус же этот ваш империалист! Хоть бы раз огнем дунул как следует, или огрызнулся.

Бронвен посмотрела на него и вдруг улыбнулась.

– Ну и дурак же ты, Идрис Боуэн, и голова у тебя забита битвами и пропагандой. Есть еще много в мире хорошего, кроме драк, даже у драконов. Твой-то красный уж такой был молодец, уж такой красавец – прямо павлин. Совсем как ребята в воскресных костюмах на Хайстрит в Ллангольвкосе – те уж точно не на драку наряжаются.

Идрис вытаращился на нее.

– А наш-то дракон, – продолжала она, – наш-то тоже ничего. Фокус, конечно, не новый. Мне и самой так когда-то приходилось. – Она искоса взглянула на Хвила.

До Идриса начало доходить.

– Так… так вы же всегда говорили «он» про свою зверюгу! – возмутился Идрис Боуэн.

Бронвен пожала плечами:

– Верно, верно. А ты умеешь отличить дракона от драконихи по виду? – Она повернулась в сторону гор. – Очень уж холодно и одиноко ему было две тысячи лет. Так что сейчас этот красный петушок не будет забивать себе голову твоей политикой. У него другое на уме. А ты знаешь, интересно будет, когда в Уэльсе начнут плодиться дракончики – и очень скоро!

Эсмеральда

Эсмеральда была лучшей актрисой, что когда-либо принимала участие в моем представлении. Я заполучил ее у одного русского – за пятьдесят центов. У тогдашних русских всегда можно было найти самое лучшее. Может быть, у теперешних тоже, да сейчас русского нелегко найти. А пятьдесят центов – тоже была цена не слабая, пусть и по зимнему времени, когда цены уходят вверх. Но уж когда я ее увидел – все, с концами, решил я. Она должна быть моей. Большая она была и сильная. А русский знал, чем владеет. Я, конечно, поторговался, но он меньше пятидесяти не взял бы ни за что.

Я был рад своей находке. Порода стала за последнее время пожиже, и мне пришлось даже изменить объявление на фургоне, которое я вывешивал всюду, где мы только останавливались:

ПОДХОДЯЩИЕ БЛОХИ

ПОКУПКА ЗА НАЛИЧНЫЕ

и слово подходящие подчеркнуть, а то находились люди, приносившие мне собачьих блох, и кошачьих блох, и куриных блох, а потом катившие на меня бочку, отчего это я, дескать, не покупаю. Теперь такие тоже находятся, но я им показываю слово подходящие, и они меньше кипятятся. В толк не могут взять, что нужны сильные, здоровые, человеческие блохи. Другие породы слишком малы, и нет в них той живости. Вдруг, бывает, во время работы ложатся, или пройдет дрессировку и сразу помрет. Вот человеческие блохи – те выдерживают. На Эсмеральду я только раз глянул, и уже знал, что это настоящий товар, да еще и Русская – высший класс, я уже говорил.

Я не сомневался, что она мне дорого обойдется. Не то что полтинника своего было жалко – зимой случалось отдавать по семьдесят пять за гораздо худших. Времена меняются, и теперь куда реже можно встретить настоящих артистов. Дело в том, что в ее будущем я видел слово – «ЗВЕЗДА» так ясно, как если бы оно было написано крупными светящимися буквами; следовало только ее как следует выдрессировать.

Как раз когда я ею занялся, в фургон вошла Молли Догерти и стала смотреть, как я привязываю красную шелковую ниточку вокруг небольшой бороздки, которая у них между головой и телом. Закончив с этим, я привязал другой конец нити к полоске картона, свободный конец полоски пришпилил к столу булавкой и посадил Эсмеральду на стол. Сначала она, конечно же, как все они, попробовала скакать. И как! Если бы не булавка, утащила бы картонку с собой! Ее отбросило вниз, но она еще несколько раз попробовала прыгнуть.

– Ого! – сказала Молли. – Из этой выйдет толк.

Что мне больше всего нравится в Молли, это то, что она на все смотрит профессионально. Вообще женщины серьезного интереса не проявляют. Они хихикают и взвизгивают, а чаще всего поеживаются во время представления, но нет у них того, что можно было бы назвать настоящим пониманием. А Молли не такая. Она сразу разглядит артиста, как будто сама в шоу-бизнесе. Хотя на самом деле ее папаша, старый Дэн Догерти арендовал у наших ворот концессию по продаже сосисок, а его супружница и сама Молли ему там помогали.

Она, Молли, была симпатяга, темноволосая такая свежая девушка ирландского типа. Было ей что-то около девятнадцати, а мне – двадцать четыре. Догерти всем семейством уже больше двух лет ездили с нашим цирком. Я поддерживал хорошие отношения со стариком, и с ее Ма тоже неплохие, хотя старуха моих артистов на дух не выносила, а при виде меня иногда начинала этак неосознанно почесываться. Чувствительная такая дама. Зато Молли… Я на самом-то деле в Ирландии ни разу не был, хотя из-за знакомства с Молли мне иногда казалось, что был. Когда она была спокойна или грустна, в ее глазах стояла дымка, похожая на медленный голубой торфяной дымок. А бывало, что ее глаза смотрелись глубокими и темными озерами в зарослях вереска. Я ловил себя на мысли, а не похожи ли ее контуры на изгибы холмов Ирландии, а голос у нее был такой трогательный, как все эти песни вроде «домой в Ирландию». А иногда как взглянет, как повернется, так сразу поймешь, что джига – это ирландский танец.

Мы с Молли почти всегда хорошо ладили. Встречались мы часто и много времени проводили вместе, так что это даже вошло в привычку – но и только. У нее бывали свои кавалеры. Я тоже встречался с другими девушками, хотя и не серьезно – рано или поздно они позволяли себе такие отзывы о моих артистах, что моя профессиональная гордость бывала задета. Так что они приходили и уходили, ничего в моей жизни не меняя, пока не появилась Хельга Лифсен…

Да, так я уже говорил, что у Молли был хороший глаз. Она стояла, глядя на Эсмеральду, а та сразу поняла, что от попыток прыгать толку не будет. Нить и картон тянули ее вниз, поэтому она немного отошла в сторону и, решив, что освободилась, попробовала снова прыгнуть. Тут, ей-Богу, можно было почти разглядеть, как она удивилась и стала соображать, что же не так. Потом она отошла еще немного, пока не сочла, что теперь-то уж она наверняка освободилась. В нашей профессии есть люди, которые говорят, что начинать дрессировку лучше всего в маленькой стеклянной коробочке на веретене, чтобы блохи, прыгая, отшибали себе мозги, а вся штуковина в это время бешено крутилась. И когда их вот так порастрясти, они начинают ходить с оглядкой. В наши дни еще пускают в ход всякие электрические штучки, но я привык работать так, как с Эсмеральдой. Это действует. Через некоторое время они начинают описывать круги вокруг булавки с картонкой, а через несколько часов уже и не думают прыгать, разве что время от времени.

Эсмеральда училась быстро. Как правило, их до выпуска в представление надо тренировать недели две, а тут было сразу видно, что если бы я не решил делать из Эсмеральды звезду, ее можно было бы обучить гораздо быстрее.

– А что она будет делать? – спросила Молли. – Только не говори мне про велосипед.

Она знала, что у меня была идея: артиста можно научить ездить на велосипеде. Этого еще никто никогда не делал, и я хотел быть первым. Точнее говоря, никто нигде такого не сделал, хотя я пытался иногда, когда ко мне попадал подающий надежды артист. Блохи, как ни странно, не могут понять, что такое равновесие.