Книга Игрушка белоглазого чу - Глеб Васильев

Не дождавшись прогноза погоды на неделю, Друзилкин издал вопль оборотня, которому прищемили хвост, схватил телевизор и вышвырнул его в закрытое окно. Когда звон разбитого стекла и хлопок взрыва, которым кинескоп поприветствовал асфальтовую дорожку, стихли в ушах Геши, а ярость немного улеглась, он мрачно подумал: «М-да, видать не у меня одного творческий кризис. Окно в сортир…».

Спустя два дня бесплодных усилий, Друзилкин в своих страданиях опустился до самого дна. Мысленно он признал себя не только некудышным писателем, но и неудачником, пустяком и ничтожеством в целом. Геша по уши погрузился в летаргический студень жалости к самому себе, изредка озаряемый вспышками злости из серии «как я мог возомнить, что писательство мое призвание?! Ничему не научился, а теперь время упущено безвозвратно».

На четвертый день Друзилкин решил пойти на сделку с дьяволом, встречу с которым долгие годы отвергал. Смяв во вспотевшей ладони несколько банкнот – остаток своих скудных сбережений, Геша вышел на лестничную клетку, спустился на первый этаж и позвонил в раскрашенную во все цвета радуги дверь. Ровно через четыре минуты и двадцать шесть секунд Геша снова находился в своей комнатенке с той лишь разницей, что в его кулаке теперь вместо денег находилась желтовато-сероватая папиросная гильза, туго набитая чем-то, похожим на зеленые чаинки. Обратить свой взор в сторону наркотиков, пусть даже таких, как банальная травка, Гешу заставило отчаянье, густое, черное и горькое, как деготь. Совсем недавно Друзилкин считал, что истинное творчество рождается лишь в трезвом рассудке и не может иметь ничего общего с приемом каких-либо субстанций, и с азартом перегрыз бы горло любому, кто имел бы наглость не согласиться с ним, «культовым писателем». Музыкантов, поэтов и художников, творящих под кайфом, Геша не признавал и ставил ниже умалишенных. Это происходило, скорее всего, по той причине, что, наслаждаясь творчеством, Друзилкин не обременял себя изучением биографий творцов. Шедевральность того или иного произведения в голове Друзилкина автоматически отождествлялась с высокой нравственностью, чуть ли не аскетизмом автора. Так или иначе, параллельно с выносом себя из пантеона культовых писателей, Геша наступил на горло собственному максимализму, малодушно решив, что для достижения поставленной цели все средства хороши. Так в руках Геши оказался первый в его жизни косячок, купленный у соседа по подъезду, Олега Бобасина. Бобасин, как и всякий, промышляющий кайфом в этом районе, ходил под Шаймордановым, а, следовательно, часть денег, которые Геша отдал за косяк, неминуемо осядет в кармане Руслана. Тот факт, что он решился дунуть из-за ступора в повести с участием Шайморданова, и ему же за это приплачивает, Гешу не позабавил. Он об этом попросту не подумал.

Молясь всем богам, чтобы результат не оказался обосран затраченными материальными и духовными ресурсами, Друзилкин сунул сигаретку в рот и дрожащей рукой потянулся за спичечным коробком. Прикурить удалось только с двенадцатой спички – пальцы отказывались слушаться и вели себя, словно дождевые черви, оказавшиеся в стакане лимонада. Едкий, раздирающий легкие дым наполнил Гешу одновременно с паникой: «что же я делаю!!!». Чтобы не дать себе возможность передумать, а панике – победить, Друзилкин, отчаянно всосал следующую тягу. Затем еще, еще и еще, прерываясь лишь на приступы болезненного кашля. Когда косяк закончился, от каруселью кружащейся в густом сизом дымке комнаты Гешу затошнило, но он, наплевав на позыв, пододвинул к себе поближе новую пачку бумаги и мертвой хваткой вцепился в шариковую ручку.

11. На коленях Богов

Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове

Льюис Кэрролл «Алиса в Зазеркалье» (пер. С.Я. Маршака)

О, Звезднолобый Презирэф, чей третий глаз, состоящий сплошь из картонных коробок – вместилищ существ, веками наблюдающих процесс мочеиспускания избранных, отважившихся взобраться на снежную шапку Великой Говорящей Скалы, расстегнуть ширинку и заглянуть в пропасть, светится музыкой Солнца, не уступи души моей Тысячепарной Хурмангале. О да, Илюшенька, страшно мне, страшно, жутко, ужасно страшноватенько таращится. Она лишь мыслью прорастет изнутри до самого мозга и сгниет в секунду, заняв вымышленным телом своим дупло коренного зуба. Бутоном расширится, вижу, сорвет с меня обе шкуры побеленных. Я сыплюсь с края всего сущего, вижу, пластиковая карточка отсекает от меня дорожки. Уже ли провалиться в ужасный вой трубы-купюры? Вселенское яйцо уже наводнено гигантскими крысами. И меня в ту же брюшную слизь сумчатой суки?! В тот день исчисление начинается в другую сторону – ты, появившись мертвым сгустком праха, отсырел в гниение, засох костью, дряблой кожей старика. Потом помолодеешь до безобразия, зарастешь волосами и вновь облысеешь перед смертью – исчезновением в лоне костлявой старухи с обсидиановой косой Тескатилпоки и его же дымчатым зеркалом в анальном проходе, где отражается каждая проглоченная ею душа. Изрусланиться мне в тебя, Илюшенька, надобно. За покрытые расстояния подковал я себя золотом и плотью окрылил. Но смотрят все на меня, смотрят, а глаза с зубами вместо ресниц и глоткой вместо зрачка – каждый взгляд по кусочку отщипывает. Попроси, Илюшенька, Боженек за меня. Они, я знаю, добрые до слизи. Попроси, чтобы душеньку израстили в печах доменных, выкристаллизовали изшайморданнено и в конец. Сверни ее свежую трубочкой в тот же день и прикури. А я изменюсь, Илюшенька, я уже не тот, но в половину обещаю. Сделай, голубчик, молю тебя за Презирэфа, за Хурмангалу, что стоит со своей Книгой Жизненных Пар за твоей сухопарой спиной. Чувствуешь ее южно-американское дыхание соуса табаско, воробьями оседающее на твоих яичках? А я буду хорош как тогда, до того как стал плох, издав первый крик начавшего биться сердца. Облегчившись душой, своей нитью свяжу живых и мертвых моею волей. Зажгу алтари про тебя и сам же на них изжарюсь в срок. Но не раскрутить мне шарик вспять, чтобы ухватить тебя за хвост отбрасываемой тени и затолкать самому твое же в глотку. Помоги мне! Спеши! Нет! Не! Так! Быстро! Крышка картонной коробки закрывается, я слышу это, очень быстро!!! Я сижу в коробке, которая находится внутри коробки, которая находится внутри коробки, которая находится внутри коробки, которая находится внутри коробки, которая находится внутри коробки, которая находится внутри коробки, которая находится внутри коробки, которая находится внутри коробки, которая находится внутри коробки, которая находится в хищной пасти Звездного Глаза Презирэфа.

Ты не изменишь сути изрусланившись и обезшайморданившись, как товар внутри вещественной натуры вселенского товара глаголю тебе я. Коль в роли Фауста мне не преуспеть, я объегорю тебя, дав обещание протянутся за линию зазубренного пилой горизонта. Я обману тебя, не предав. Мои ангелы трубят уж больно утробно – слышишь шелест? Это их крылья сметают за край земли твой белоснежный прах. Мои рамсы спутаны в узел с парами Хурмангалы. Лишь ей судить, почему ты уже мертв, а я так и не родился. Я Презирэф, царствующий в свое отсутствие. Я только там, где меня нет. Как ты не понял, что Великая Говорящая Гора и есть то мое, от чего ты не в силах оторваться? Я пуст и извилист, как раковина моллюска, во мне шумит время – твое время – но, ты слишком поздно приложился слуховым отростком. Спрячь его! Глупец. Мои глаза смотрят внутрь черепа – там начинается бездна, тебе не удержаться на краю, не любоваться струйкой своей мочи, распадающейся на бесполезные янтарные капельки, парящие в вакууме моей бездушности. Тебе не усидеть на коленях Богов, ласкающих острыми коготками твой кадык. Своим существованием я ставлю Богов на колени. Падая ниц передо мною, они забудут о тебе, раздавят в кусачую слякоть и принесут мне Красный Дар, который скормлю сумчатым крысам. Имя мне – ИБЧ. Илья Бездушное Чучело, Источник Бесперебойной Чуши, Игрушка Белоглазого Чу. Я – стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, за стеной которой стена той коробки, которая и есть моя хищная пасть, ожидающая Большого Обеда, ибо я бельмо на всевидящем Звездном Глазу отсутствующего Презирэфа.