Книга Чародей звездолета «Агуди» - Юрий Никитин

Груди ее, полные, как дыни, все еще ухитрялись держатьформу, да и в поясе все еще хороша, дивный такой контраст: пышные груди, тонкаяталия и мощные бедра. Карелин перехватил мой взгляд, вздохнул:

– Нашла для себя такую дурь, как сад и огород, но меня грядкине волнуют, а на тренажерах себя, такого дорогого и любимого, изнурять – ленив,ленив…

Лина Алексеевна улыбнулась мне, поставила на середину столакорзинку, доверху полную отборной клубники. Пошел сильный зовущий запах, явтянул ноздрями воздух, перед глазами пронеслось полосатое тело тигра скрылышками, а со стороны сада прилетела еще бабочка. Лина Алексеевна смотрелавеселыми глазами хозяйки, у которой есть все и есть чем похвастаться.

– Дмитрий Дмитриевич, – сказала она певуче, –простите, замешкалась! Это такая зараза, собираешься полить один цветочек, а неуспеешь опомниться, как уже ночь, а то и утро…

– А весь сад перепахан, – усмехнулсяКарелин. – Лина, принеси нам, пожалуйста, холодного узвару.

Она сказала обиженно:

– А поужинать?

Карелин взглянул на меня вопросительно. Я хотел привычноотказаться, последние пару лет вообще ем через силу, надо есть, вот и ем,всякие там витамины, углеводы и белки, но в животе как будто ощутилось пустоеместо, я прислушался, сказал нерешительно:

– Почему нет? Но только самую малость.

– Ничего, – сказал Карелин, – теперь Линазавела поросенка.

– Правда?

– Такой хорошенький, – сказал Карелин. – Исмышленый… Веселый, все играть хочет.

– Резать будете? – спросил я кровожадно.

Он покачал головой:

– Как можно? Он теперь наш любимец. Взяли, чтобыдоедал… после гостей, а теперь самому готовим отдельные блюда. По книжечке.

Он захохотал, зубы крепкие, крупные, и сам здоровый,крепкий, я ощутил зависть, он старше меня лет на пятнадцать, но я уже весьтрухлявый, а он и жену молодую завел, и на лыжах зимой бегает, в озере допервого снега купается…

Тихое очарование струилось в густом, теплом, как парноемолоко, воздухе. Над головами тяжело гудели, как старинные бомбовозы, коричневыежуки. Толстые, как шмели, даже толще, тускло отсвечивают металлом, не летят, аплывут неспешно, рев их моторов доносится басовитый, успокаивающий. Один пилот,засмотревшись на богатый стол внизу, врезался в ветку, рухнул тяжело, но – дочего же гравитация несправедлива к людям! – ударился с вроде бы такойсилой, что должен был в лепешку, но лишь дважды подпрыгнул и остался навыпуклой спине, растерянно дрыгая в воздухе крючковатыми лапами.

Я придвинул палец, намереваясь помочь перевернуться, Карелинсказал участливо:

– Пусть сперва придет в себя. Ишь, шарахнулся,бедолага…

Бедолага, убедившись, что размахивает лапами зря, воздуххоть и поплотнее, чем для нас, людей, но все же рвется, с усилием принялсяраздвигать металлические полусферы, царапал ими стол. В щели высовывалисьтончайшие крылья, вибрировали, хрущ крутился по спине, но чудовищным весом недавал крылышкам высунуться больше. Его закружило сильнее, закачало, наконецбросило на бок, тяжело перевернулся и встал на ноги, похожий на металлическуючерепаху с выдвигающимися артиллерийскими орудиями. Крылья тут же исчезли подблестящим металлом, он поводил головой с блестящими слюдяными глазами,вздрогнул, увидя нас, готовых броситься на него и съесть, торопливо приподнялзащитные полусферы, крылья выплеснулись до бесстыдности нежно-розовые,непристойные для такого мужественного жука, я успел увидеть, как быстро-быстрозавибрировали. Жука подняло и понесло по длинной дуге вверх.

Нежно угасает вечерняя заря, небо приняло густой синий цвет,волнующий, насыщенный, огромный багровый шар уже просел за далекий темный лес.

Лина Алексеевна принесла кувшин с узваром, красивыерасписные чаши. Пока мы с Карелиным пили, наслаждаясь холодным напитком, ЛинаАлексеевна снова смоталась в дом, крупная, под стать Карелину, но ловкая ибыстрая, вскоре на столе появились в широкой плетеной вазе груши янтарногоцвета, краснощекие яблоки, гроздья темного винограда, на соседнем блюде вкуснопахнет горка ягод, даже с виду чувствуешь ее нежность и сладость, земляника,черника, брусника. Не все, конечно, из своего сада, груши и клубника из разныхмесяцев, но что-то, ясно, и свое, выращенное своими руками. Я вообще-то непонимаю, как может академик гордиться тем, что умеет сам сколотить табуреткуили перекрыть крышу, в этом какая-то завуалированная трусость ухода от болеесложной работы, но сейчас я сам стараюсь отключить мозги, просто отдаться покоюи незамутненному счастью а-ля дзен или там хунь-сунь.

– Ну и как вам, дорогой Дмитрий Дмитриевич, втораяполовина президентства? – поинтересовался Карелин.

Я вздохнул, возвращаясь в этот реальный мир, но не желаявозвращаться полностью, а так: вынырнул чуть и снова обратно в покой:

– И легче… и труднее.

Он проговорил с сокрушенностью в голосе:

– Эх, восемь лет выброшено из науки! Хорошо, чтопрезидентство ограничено двумя сроками.

Я отмахнулся:

– На третий срок меня все равно бы не выбрали. Рейтингпадает.

– Вас это тревожит?

В голосе лукавство, я ответил откровенно:

– Если честно, досада берет. Немножко, но берет. Самуюмалость. Все-таки ни на йоту не отступил от тех принципов, которыхпридерживался. Но то, за что меня избрали семь лет назад, сейчас уже чуть ли неставят в вину. Ладно, протерплю полгода… А потом бы снова на кафедру. Возьмете?

Он усмехнулся, рассматривал меня с живейшим интересом.

– Странно, а ведь вы, Дмитрий Дмитриевич, в самом делене меняетесь. Такая огромная власть, а все такой же… Конечно, возьму. И нетолько потому, что в моем штате окажется президент страны, пусть даже бывший,но благополучно правивший два срока. На вас, как на блестящего ученого, делалставку не только я. Очень надеюсь, что у вас еще хватит сил…

Я сказал с удовольствием:

– Хватит? Да я их копил все эти семь лет!.. Напрезидентстве работал совсем другой половинкой мозга. Если мозга, конечно. Не поверите,но даже делал кое-какие наброски. Оформились две очень интересные гипотезы,пора переводить в теории, вот только текучка заедала. Да и как-то неловкопрезиденту заниматься наукой.

– Скажут, – согласился он, – страну забросил,в бирюльки играет.

– Что-то в этом роде.

– А что, – спросил он словно невзначай, чтобы я влюбой момент мог отделаться ничего не значащей фразой или перевести разговор надругое, – трудности бывают и у президентов? Как я слыхивал, у правителейболее точная информация, чем та, которую добывают газетчики?

– Естественно, – ответил я спокойно, –девяносто пять процентов всякой важной информации газетчикам подбрасываетсяименно из этих источников.