Книга Меня зовут Люси Бартон - Элизабет Страут

Да, я знала. Я прожила всю свою жизнь с этим чувством – что люди не хотят признавать нас, дружить с нами.

– О, мама, – устало произнесла я. – Положи на них.

– Положить на них?

– Ты знаешь, что я хочу сказать.

– Я вижу, ты многому научилась, живя в большом городе.

Я улыбнулась, глядя в потолок. Пожалуй, ни один человек в мире не поверил бы этому разговору, и тем не менее это была правда.

– Мама, мне не обязательно было переезжать в большой город, чтобы узнать другое значение слова «положить».

Последовало молчание, как будто мама размышляла над этим. Наконец она сказала:

– Нет, вероятно, тебе нужно было только дойти до амбара Педерсонов и послушать их наемных рабочих.

– Наемные рабочие еще много чего говорили и кроме слова «положить».

– Да уж, надо думать, – согласилась мама.

Записывая это, я снова думаю: почему я не спросила ее тогда? Почему не сказала: «Мама, я узнала все слова, которые требовались, в том гребаном гараже, который мы называли домом»? Наверно, я ничего не сказала, потому что, как всегда, заглаживала оплошность других, которую те не замечали. Вероятно, я делаю это всю жизнь, потому что сама могла бы оказаться на их месте. Даже сейчас я смутно сознаю, что совершила оплошность – это идет от детства, когда пропали огромные куски информации, которые не восполнить. Я делаю для других то, что другие делают для меня. И в тот раз я сделала это для своей матери. Кто бы на моем месте не сказал: «Мама, ты помнишь?»

Я спрашивала специалистов. Добрых, как мой добрый доктор, – не таких, как та женщина, которая так подло обошлась с Сарой Пейн, когда та подпрыгнула при виде кошки. Их ответы были глубокомысленными, но все они сводились к одному: «Я не знаю, что помнит ваша мать». Мне нравятся эти специалисты, потому что они кажутся приличными людьми и потому что теперь я умею различать правду. Они действительно не знают, что помнит моя мать.

И я тоже не знаю, что помнит моя мать.

– Но это навело меня на мысли о Мэрилин, – продолжала мама, – и позже, на той же неделе, я спросила ту особу из – ну, ты знаешь, Уизл, то место…

– Из кондитерской Чатвина.

– Да. Так вот, женщина, которая по-прежнему там работает, – она знает все.

– Эвелин.

– Эвелин. Я присела и заказала кусок пирога и чашку кофе, а потом сказала ей: «Вы знаете, на днях мне показалось, будто я увидела Мэрилин как-ее-там». А эта Эвелин – она мне всегда нравилась…

– Я ее любила, – перебила я. Не стала уточнять, что люблю Эвелин, потому что она была добра к моему двоюродному брату Авелю, добра ко мне, что она никогда и слова не сказала, когда видела, как мы роемся в дампстере. А мама не спросила, почему я люблю Эвелин.

Она продолжала:

– Так вот, она перестала вытирать прилавок и сказала: «Бедная Мэрилин вышла замуж за Чарли Маколея из Карлисла. Думаю, она и сейчас живет поблизости. Она вышла за него, когда они учились в колледже, и он был умный парень. Конечно, они сразу же забирают умных парней».

– Кто их забирает? – спросила я.

– Конечно, наше грязное гнилое правительство, – ответила моя мать.

Я ничего не сказала, просто посмотрела на потолок. Всю жизнь я видела, как люди, которым так много дало правительство – образование, еду, субсидии на жилье, – особенно склонны винить во всем правительство. И я их в чем-то понимаю.

– И куда они забрали умного мужа Мэрилин?

– Ну, они, конечно, сделали его офицером. Во время той Вьетнамской войны. Как я понимаю, ему пришлось делать ужасные вещи, и судя по тому что рассказывала Эвелин, он уже никогда не стал прежним. Это случилось в самом начале их брака, такая жалость. Очень, очень жаль, – сказала мама.

Я долго ждала, очень долго, и сердце у меня сильно билось, я даже теперь помню, как сильно оно билось. Я думала о том, что всегда называла про себя Жуть, – о самом большом ужасе моего детства. Я очень боялась, что мама упомянет об этом спустя столько лет – она никогда не говорила об этом. Наконец я сказала:

– Но что же он делает – в результате своего военного прошлого? Плохо обращается с Мэрилин?

– Не знаю, – сказала мама, и голос у нее вдруг сделался усталым. – Не знаю, что именно он делает. Может быть, в наши дни ему могут помочь. По крайней мере, есть название для подобного состояния. Ведь они не первые, кто травмирован войной.

Насколько я помню, именно я поспешно увела нас от темы, к которой – осознанно или нет – приближалась моя мать.

– Не могу вынести мысли, что кто-то плохо обращается с Мэрилин, – сказала я. Затем добавила, что доктор еще не заходил ко мне сегодня.

– Сегодня же суббота, – заметила мама.

– Он придет в любом случае. Он всегда приходит.

– Он не станет работать в субботу, – возразила мама. – Вчера он пожелал тебе хорошего уик-энда. По-моему, это значит, что он не собирался работать в субботу.

И тут я испугалась. Испугалась, что она права.

– О, мамочка, – сказала я, – я так устала. Я хочу поправиться.

– Ты поправишься, – заверила она. – Я это ясно видела. Ты поправишься, и у тебя в жизни будут проблемы. Но главное – ты поправишься.

– Ты уверена?

– Уверена.

– А какие проблемы? – спросила я шутливым тоном, как будто мне и дела нет до каких-то там проблем.

– Проблемы? – Мама немного помолчала. – Как у большинства людей – по крайней мере, у некоторых. Проблемы с браком. С твоими детьми все будет хорошо.

– Откуда ты знаешь?

– Откуда я знаю? Понятия не имею, откуда. Никогда не понимала, откуда я знаю.

– Я знаю, – сказала я.

– Отдохни, Люси.

Было начало июня, и дни были очень длинные. И только когда в сумраке за окном начали зажигаться огни и открылся великолепный вид на город, я услышала голос у своей двери.

– Девочки, – сказал он.

Мы жили в Вест-Виллидж уже несколько лет, когда я впервые увидела гей-парад. А когда живешь в Виллидж, этот парад – большое событие. Это было естественно. Сначала Стоунволл[20], а потом этот ужасный СПИД, и многие люди вышли на улицы, чтобы поддержать, а также скорбеть о тех, кто умер. Я держала Крисси за руку, а Бекка сидела на плечах у Уильяма. Мы стояли, наблюдая, как проходят мужчины на высоких пурпурных каблуках, в париках, некоторые – в женских платьях. Еще там были матери, присоединившиеся к маршу, и много такого, что видишь во время подобного события в Нью-Йорке.