Книга Спящий - Павел Корнев

Впрочем, в этом случае серебряные пули прикончили бы меня прямо на мосту…

В лекарство был добавлен какой-то наркотический препарат; очень скоро накатило ватное оцепенение и нестерпимо захотелось спать. Наверное, это было и к лучшему: санитар себя долгим отмачиванием бинтов не утруждал, и, оставайся я в сознании, перевязка стала бы сущей пыткой…

Очнулся я с головной болью и лихорадочным сердцебиением. Во рту пересохло настолько, что едва ворочался распухший язык. И, ко всему прочему, очнулся я полностью дезориентированным в пространстве и времени.

Не знаю – где, понятия не имею – когда.

Что за больница и как долго я в ней нахожусь?

И выяснить это было не у кого. Да и смогу ли выдавить из себя хоть слово?

А если паралич распространится выше и затронет речевой аппарат?!

Мысль эта пронзила смертельным ужасом, я глубоко задышал, потом расплылся в механической улыбке и почувствовал, как лопнула пересохшая губа.

Так себе утешение, но, по крайней мере, собственной мимикой я еще владел.

После этого я попытался согнуть пальцы правой руки и неожиданно легко сделал это.

В изумлении приподнял голову, посмотрел на кисть и досадливо выругался: все пальцы до единого оказались разжаты. И, сколько ни пытался ими пошевелить, ничего из этого так и не вышло.

Вновь с головой захлестнула волна липкого колючего страха.

Беспомощность – это ужасно. Ты целиком и полностью зависишь от других людей и никогда не знаешь наперед, как они решат с тобой поступить.

Меня затрясло, и тотчас послышался легкий шорох, будто кто-то легонько поскребся в дверь. Кто-то с длинными острыми когтями и очень-очень голодный. Дверь дрогнула, скрипнула и вдруг толчком распахнулась.

Сердце сжалось, на висках выступил пот, но уже миг спустя накатило несказанное облегчение. Это не мой талант сиятельного сорвался с цепи, а просто наступило время перевязки и пришли санитары.

На этот раз их было двое: знакомый уже бугай с обезьяньими длинными руками и новенький – морковно-рыжий и с бугристым лицом, по форме напоминавшим орех кокоса.

Мне смочили губы и дали напиться, а потом в четыре руки аккуратно и вместе с тем уверенно переложили с койки на каталку.

– Тяжелый! – удивился рыжий.

– Усохнет, – со знанием дела ответил бугай.

Меня от этих слов откровенно покоробило.

– Куда? – спросил я. – Куда вы меня везете?!

– К патрону, – ответил санитар, вероятно имея в виду профессора.

Парни выкатили каталку с безбожно скрипящим колесиком в длинный темный коридор, и я приподнял голову, желая разглядеть обстановку, но смотреть оказалось не на что. Голая штукатурка стен, запертые двери, зарешеченные окошки под потолком.

Полная неопределенность.

Но ничего – вот поговорю с профессором, и все будет хорошо.

Впрочем, будет ли? Никак не удавалось избавиться от ощущения, будто нахожусь в тюрьме. Всюду решетки и усиленные железными пластинами дверные косяки. К чему такие меры предосторожности в обычной больнице? Ну вот к чему, а?

И все же меня катили именно по больничному коридору, и никак иначе. Дело было в запахе; кто хоть раз бывал в лечебных заведениях, узнает его сразу. Пахучие лекарства, едкая дезинфекция и еще нечто неуловимое, чем обычно пахнет болезнь. И не банальная осенняя простуда, а затяжной выматывающий недуг на последней стадии, когда излечения ждать уже не приходится и впереди – одна лишь агония.

Запах напугал, мне окончательно сделалось не по себе. Я бы непременно соскочил с каталки и натворил глупостей, если б только мог.

Но я не мог и дьявольски об этом жалел.

Санитары остановили каталку перед кабинетом с табличкой «профессор Карл Т. М. Берлигер». Наименование учреждения указано не было; пока парни ожидали ответа на стук в дверь, я рассмотрел и эту надпись, и соседние двери.

– Входите! – послышалось изнутри после изрядной заминки, и тогда санитары сноровисто закатили каталку в узкий дверной проем и замерли в ожидании дальнейших распоряжений.

– Ставьте к стене! – распорядился господин средних лет с худощавым и умным лицом человека с хорошей наследственностью. Пиджак хозяин кабинета убрал на вешалку и теперь стоял у рабочего стола в белой сорочке с накрахмаленным воротничком, темно-синих отутюженных брюках, чьими стрелками можно было порезаться, и начищенных до блеска черных кожаных туфлях.

На ум пришло одно-единственное слово: «денди».

Но все это я отметил уже после того, как санитары придвинули каталку к дальней стене и покинули кабинет. В первую очередь мое внимание привлекло единственное окно кабинета, которое было забрано решеткой, как заведено в тюремных больницах. Это дало определенную пищу для размышлений, но с выводами я решил не спешить по той простой причине, что в остальном ничего необычного в обстановке не заметил: стол, шкаф, секретер. На стене – портрет ее величества императрицы Виктории с траурной лентой в уголке.

Так сразу и не понять, частная это клиника или государственная лечебница.

А профессор тем временем снял трубку телефонного аппарата и попросил:

– Доктор Эргант, зайдите ко мне. Да, это по нашему новому пациенту.

Вернув трубку на рычажки, он подошел к каталке и не сумел удержаться от брезгливой гримасы. Пахло от меня и в самом деле не лучшим образом, но никакого смущения по этому поводу я не испытал и сразу взял быка за рога:

– Где я нахожусь?

– В больнице, – спокойно ответил профессор Берлигер и улыбнулся. – Разве это не очевидно?

– В какой именно больнице я нахожусь?

– Ответьте лучше, как вы себя чувствуете? – перебил меня хозяин кабинета. – Боль или головокружение ощущаете?

– Ощущаю, – подтвердил я, поскольку самочувствие и в самом деле оставляло желать лучшего. Мысли путались, никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном, душу подтачивал изматывающий страх.

– Сухость во рту? Дать вам воды?

Меньше всего мне хотелось принимать подобные подачки, но пришлось наступить на горло собственной гордости.

– Дайте.

Профессор наполнил из графина стакан, напоил меня и поинтересовался:

– Чувствуете свое тело ниже ключиц?

– Не важно! – оскалился я, приподнял голову с каталки и потребовал: – Мне нужно поговорить с поверенным!

Берлигер убрал пустой стакан на подоконник и развел руками.

– Боюсь, не могу позволить вам этого сделать.

– Что значит – не можете? – опешил я.

– Общение пациентов с внешним миром запрещено правилами заведения.

– К дьяволу ваши правила! Позвоните моему поверенному немедленно!