Книга Мир позавчера. Чему нас могут научить люди, до сих пор живущие в каменном веке - Джаред М. Даймонд

Люди, говорящие на диалекте !кунг, распространенном в центральном регионе Ньяе-Ньяе, называют других людей, говорящих на том же диалекте, ю вази, где ю означает “личность”, зи — суффикс множественного числа, а примерное значение ва — “настоящий”, “хороший”, “честный”, “чистый”, “безвредный”. Постоянные взаимные визиты родственников в Ньяе-Ньяе порождают личные связи, связывающие все 19 групп (примерно тысячу жителей) региона, делая их всех ю вази друг для друга. Противоположный термин ю доле означает “плохой”, “странный”, “вредный” и прилагается ко всем белым, всем чернокожим банту и даже к некоторым !кунг — пусть и говорящим на том же диалекте, но принадлежащим к удаленным группам, в которых у вас нет родственников или знакомых. Как и члены других малочисленных сообществ, !кунг с подозрением относятся к незнакомцам. На практике им удается подобрать термин, обозначающий ту или иную степень родства, для почти каждого соплеменника, которого они встречают. Однако если вы встречаете незнакомого !кунг и не можете обнаружить никаких связей с ним после того, как проследили все свои линии родства, а он — свои, то это означает, что он пришелец, которого вы должны изгнать или убить.

Например, мужчина !кунг по имени Гао по просьбе антрополога Лорны Маршалл отправился выполнить некое поручение в местечко под названием Кхадум, расположенное не очень далеко к северу от округа Ньяе-Ньяе. Гао никогда не бывал в Кхадуме, да и вообще немногие !кунг из Ньяе-Ньяе там бывали. Соплеменники, живущие в Кхадуме, сначала сочли Гао ю доле, что означало как минимум холодный прием и перспективу более серьезных неприятностей. Однако Гао тут же сообщил, что он слышал, будто отец одного из жителей Кхадума носит то же имя, что и отец самого Гао, и что чьего-то брата в Кхадуме зовут Гао, как и его самого. Тогда !кунг из Кхадума сказали: “Значит, ты !гунга Гао (то есть “наш родич Гао”: !гунга — термин, обозначающий одну из степеней родства)”. Они дали Гао место у своего костра и поднесли ему еду.

Сходная категоризация людей имела место среди парагвайских индейцев аче. К моменту первого контакта с европейцами сообщество аче насчитывало около 700 членов, живших группами по 15-70 человек; с ними тесно сотрудничали четыре объединения групп общей численностью от 30 до 550 человек. Членов собственной группы аче называли иронди (то есть “те, кто свои”), а аче из других групп — иролла (“те, кто не наши”).

В современных больших обществах, члены которых неограниченно путешествуют по своей стране и по всему миру, мы часто вступаем в дружеские отношения, основанные на личной симпатии, а не на принадлежности к той или иной группе. С кем-то из наших друзей мы вместе росли или учились в одном классе, с другими познакомились во время путешествий. Значение для дружбы имеет то, нравятся ли люди друг другу и имеют ли общие интересы, а не то, являются ли их группы политическими союзниками. Мы настолько принимаем это представление о дружбе как само собой разумеющееся, что только после нескольких лет работы на Новой Гвинее я случайно обнаружил, что представление о дружбе у членов малочисленных традиционных сообществ сильно от него отличается.

Это открытие произошло благодаря новогвинейцу по имени Ябу, чья деревня в центре Нагорья придерживалась традиционного образа жизни до установления правительственного контроля над регионом и окончания межплеменной войны, что случилось примерно за десять лет до описываемых событий. Во время одной из моих орнитологических экспедиций я нанял Ябу в качестве одного из помощников и привез его в мой лагерь в юго-восточной части Нагорья. Там нас посетил школьный учитель по имени Джим — британец, работавший на Новой Гвинее. Ябу и Джим проводили много времени вместе, болтали и шутили, рассказывали друг другу длинные истории и явно наслаждались обществом друг друга. Город на Центральном нагорье, где преподавал Джим, находился всего в нескольких десятках миль от деревни Ябу. По окончании работы у меня Ябу предстояло вернуться в свою деревню: ему придется долететь на самолете до города, в котором работает Джим, а потом добираться до дому пешком. Так что когда Джим покидал наш лагерь и прощался с Ябу, он сделал вещь, показавшуюся мне совершенно естественной: он пригласил Ябу остановиться у него, когда тот окажется в городе.

Через несколько дней после отъезда Джима я спросил Ябу, планирует ли он навестить Джима по пути домой. Мой вопрос вызвал у Ябу изумление и даже некоторое возмущение: как я мог предположить, что он способен на столь бессмысленную трату времени! “Посетить его? Зачем? Если бы он предлагал мне оплачиваемую работу — тогда да. Но у него же нет для меня работы. Разумеется, я не собираюсь задерживаться в городе и разыскивать его просто ради дружбы!” (Разговор состоялся на новогвинейском языке межплеменного общения ток-писин; на этом языке выражение, соответствующее словосочетанию “просто ради дружбы”, звучит как bilong рrеп nating.) Я был поражен, насколько неправильным было мое предположение: мне даже не пришло в голову усомниться в том, что представление о дружбе может быть не универсальным и не общим для всего человечества.

Разумеется, это мое наблюдение не следует обобщать. Конечно, члены малочисленных сообществ так же, как и мы, испытывают к некоторым своим соплеменникам бóльшую симпатию, чем к другим. По мере роста таких сообществ и все более сильных внешних влияний традиционные представления, включая представления о дружбе, меняются. Тем не менее я думаю, что различие в концепциях дружбы у больших и малочисленных обществ (приглашение Джима и реакция на него Ябу) в общем и целом типично. Дело вовсе не в том, что Ябу отнесся к приглашению европейца иначе, чем он отнесся бы к приглашению новогвинейца. Как объяснил мне один из моих новогвинейских друзей, знакомый как с европейскими, так и с традиционными новогвинейскими обычаями, “здесь, на Новой Гвинее, мы не ходим в гости без конкретной цели; и если вы познакомились с человеком и провели в его обществе неделю, это не значит, что между вами возникли какие-то отношения или тем более дружба”. В нашем обществе западного типа ситуация контрастная: огромное число возможных контактов и частые географические перемещения дают нам больше свободы (и делают нас более требовательными) в выборе отношений, основанных на личных дружеских связях, а не на родстве, браке или географической близости местожительства в детстве.

В больших иерархических обществах, где тысячи или миллионы людей живут вместе под сенью вождества или государства, встреча с незнакомцами — обычное и безопасное дело, не несущее угрозы. Каждый раз, когда я прохожу по кампусу Калифорнийского университета или по улице Лос-Анджелеса, я без страха или опасений вижу сотни идущих мне навстречу людей, которых я никогда раньше не видел и, вероятно, никогда больше не встречу и с которыми у меня нет никаких известных мне родственных или брачных связей. Ранняя стадия этого изменившегося взгляда на незнакомцев может быть проиллюстрирована на примере суданских нуэр, которых я уже упоминал: их насчитывается около 200,000, и для них характерна иерархия нескольких уровней — от деревни к племени. Очевидно, что ни один нуэр не знает лично всех остальных своих 199,999 соплеменников и даже слышал не обо всех. Политическая организация нуэр слаба: каждая деревня имеет номинального вождя, обладающего незначительной реальной властью (это будет подробнее описано в главе 2). Тем не менее, по словам антрополога Э. Э. Эванс-Притчарда,