Книга Воздушный стрелок. Боярич - Антон Демченко

– Радоваться? Чему?

– А что, мало поводов? Боярский титул, пусть и младший, перспективы. Деньги, в конце концов, – усмехнулся Гдовицкой, но наткнулся на мой скептический взгляд и, на миг запнувшись, договорил уже совсем другим тоном: – Ну, ты же согласился.

– А у меня была другая возможность? Я два часа просидел под прицелом дедова «огненного шторма». Весьма убедительный аргумент в переговорах, как оказалось.

– М-да… – помолчав, проговорил Владимир Александрович.

– Он пригрозил изгнанием, если я не приму его условий, – не спуская глаз с Гдовицкого, добавил я. Впрочем, здесь, кажется, и так уже все ясно.

– Как всегда, «дипломатичен», – качнул головой Гдовицкой и, словно задумавшись, заговорил отрешенным тоном: – Ты же читал мою подборку и понял, что эмансипация и изгнание – вещи совершенно разные, так? О последней нет записей в законах, нет информации в толкованиях… Это традиция. Старая боярская традиция, о которой всем известно, но которую никогда не внесут в законодательство, даже касающееся бояр. Изгнание – это своего рода казнь для именитых, казнь, полностью поддерживаемая всеми родами без исключения. Всеобщий бойкот. Перед изгнанным закрываются все двери. Вообще все. Понимаешь? Несовершеннолетнему же, изгнанному из рода, даже просто выжить будет очень тяжело. И путь наверх закрыт, абсолютно, то есть у простолюдинов и то возможностей куда больше. Никто не возьмет изгнанного в боярские дети, никто не примет его на серьезную должность, будь у него хоть пять высших образований… Ни при каких условиях. А ведь в твоем случае все и так к этому шло. Думаю, аккурат на шестнадцатилетие, с наступлением частичной дееспособности, тебя и изгнали бы. А там – пара лет в интернате с обучением какой-нибудь востребованной, но низкооплачиваемой профессии, – и лети, пташка. Единственная возможность выйти в люди у тебя появилась бы только в одном случае: если бы ты сбежал за рубеж. Да и то… если очень-очень сильно повезет. Тамошние одаренные осведомлены об этой традиции ничуть не хуже и выгоду свою понимают. Так что если перед ними встанет выбор между принятием на работу или на службу некоего изгнанника и сохранением добрых отношений с русскими партнерами – они выберут второе. Как говорится, ничего личного, только дело…

– Да уж, то-то мне кузины с тетушкой все уши на эту тему прожужжали, – поморщился я.

– Хм. М-да. – Гдовицкой запнулся, но тут же продолжил свое бормотание: – Изгнание – это далеко не эмансипация… Там, по крайней мере, есть хоть какие-то перспективы. Родовитые эмансипированных особо не притесняют. Ну, не больше, чем других простолюдинов… Но тут уж ничего не поделаешь.

– Как и в моем случае, – прервал я затянувшуюся лекцию собеседника. – Лучше скажите, когда будет проведена церемония.

– Через неделю, – пожал плечами мой собеседник, приходя в себя.

Понятно. Времени у меня осталось всего ничего. Надо решать… Пока я еще могу это делать. Плюнуть на устную договоренность с дедом и слинять – или… А вот что «или», додумать я не успел. Гдовицкой вздохнул и, покрутив в руках папку, с которой пришел на эту встречу, протянул ее мне.

– Ладно, Кирилл. Я, собственно… вот еще зачем пришел, – проговорил тренер. – Не знаю, как там оно все дальше повернется, но негоже бояричу без собственных средств сидеть. Посмотри, почитай.

– Это что? – недоуменно спросил я.

– Наследство твое. От матушки. Николаевы-то активы до твоего совершеннолетия в управлении боярина остаются, а Людмила Никитична своим душеприказчиком меня назначила. Держи. Завтра съездим, все осмотрим и посчитаем. У тебя же нет никаких планов на завтра? Вот и замечательно.

Не сказав больше ни слова, Гдовицкой криво улыбнулся и, развернувшись, потопал назад в имение. Только мостки задрожали под его тяжелой поступью.

Ой, крутит что-то Владимир Александрович, ой, крутит. Посмотрев вслед уходящему тренеру, я понял, что рыбачить дальше в таком состоянии не смогу, и, сложив снасти в ящик и подхватив свой скромный улов, отправился на берег, к небольшому рубленому домику, который, собственно, и звался громовской заимкой.

Приготовление еды всегда меня успокаивало и позволяло собраться с мыслями. Вот и сейчас, спрятав папку в доме, я принялся за приготовление ухи. В садке плескалась кое-какая мелочь, в самый раз для первого взвара, и пара небольших стерлядок. Котелок, лук и специи нашлись в доме, а во дворе было устроено вполне подходящее кострище. Установив треногу над запылавшим костерком, я торжественно водрузил на нее наполненный водой котелок и, устроившись за столом на небольшой веранде, принялся шкерить рыбу.

К тому моменту, когда мое варево было готово и над рекой поплыл одуряющий аромат ухи, я уже был спокоен как слон. Ополовинив котелок под хруст малосольных огурчиков и запив всю эту радость рыбака предусмотрительно прихваченным из имения квасом, я потянулся и, встав из-за стола, поплелся в дом – знакомиться с содержимым переданной мне Гдовицким папки. Не тут-то было. Стоило мне скрыться в прохладном полумраке заимки, как на улице раздались знакомые голоса. И что им здесь понадобилось?

– Кирилл! Ты здесь? А чем занят? – Тьфу. Принесла нелегкая! Спрятав папку, я вышел на порог и скривился. Святая троица, чтоб им…

– Уху ем, – настороженно глядя на визитеров, ответил я. Перемирие-то у нас вооруженное.

– А нас угостишь? – хлопнула ресницами Линка. Да черт с вами.

– Котелок на столе, овощи, хлеб и квас там же, – я кивнул в сторону веранды, и наглая троица тут же умчалась в указанном направлении. Обломалось мое «внеклассное чтение»…

Часть вторая

Приглашение в балаган

Глава 1

Закопанный трамвай – еще не метро

В просторном, обитом светлой тканью кабинете главы рода Громовых, полном солнечного света, льющегося в огромные панорамные окна, сегодня сгустились тучи. Перед стариком, сидящим на низком диване в углу комнаты, из стороны в сторону расхаживал похожий лицом, но куда более молодой человек, от которого исходили волны явственного жара.

– Отец, что за бред творится у нас дома? – Остановившись перед стариком, он взъерошил пятерней волосы и выжидающе уставился на собеседника.

– Бред? Не замечал. Просвети, – небрежно проговорил боярин, лениво глянув на сына, и принялся как ни в чем не бывало набивать трубку.

– Отец!

– Что? – так же невозмутимо отреагировал старик и, коротко усмехнувшись, пыхнул трубкой. – Не бери меня на голос, сынок. Это даже твоей матушке не удавалось… не так часто, по крайней мере.

– Да будь жива мама – она бы тебе такое устроила за издевательства над родным внуком… – чуть ли не мечтательно протянул Громов-младший. – А может, и к лучшему, что она не дожила до этого дня и не видит, в какую сволочь превратился ее любимый муж?

– Отлучу, – закаменев лицом, сухо проговорил боярин.

– А давай. Хочешь, прямо сегодня отрекусь в пользу Лешки? – растянув губы в совершенно безумной улыбке, вдруг согласился Федор Георгиевич и, легко вздохнув, уселся в кресло напротив. Окинув взглядом мрачного отца, он как-то расслабился и заговорил совсем уж беззаботным тоном: – А что? Хороший наследничек у тебя будет, такой же садист. Как говорится, два сапога пара. Правда, за влияние на него тебе придется побороться с близняшками. Они Лешеньку прочно оседлали. Ну да ничего, тебе же не впервой родную кровь со свету сживать, справишься как-нибудь. А, батя?