Книга Яичко Гитлера - Николай Норд

Машина, тем временем, выехала на окраинную булыжную и пыльную дорогу и, трясясь, покатила вдоль какого-то заводского забора. С другой стороны этой дороги в одну линию выстроились бараки, с обшарпанной штукатуркой, видимо, еще довоенной постройки. Затем машина въехали в какой-то небольшой квартал, замызганный и неопрятный, вмещавший в себя четыре или пять двух— и одноэтажных шлакоблочных и деревянных домов. Здесь, обогнув с правой стороны встретившийся им на пути сад, они остановились у самого отдаленного из строений.

Этот запущенный сад, за которым прятался искомый дом так, что при въезде в квартал был совершенно не виден, состоял из старых тополей, лип, сирени и уже закрасневшей рябины и был огорожен низеньким, по колено, заборчиком. Из глубины сада раздавался стук костяшек домино, скрытых за зеленью любителей самой советской игры в мире.

Николай вышел из машины и огляделся. Деревянный одноэтажный дом из почернелого бруса был слегка скошен набок, словно его кто-то ненароком толкнул, но упасть ему не дали завалинки, а стекла окон местами были заделаны фанерой. Дом этот имел два крыльца по одному с каждого торца строения, и крыльцо, перед которым они остановились, зарылось основанием в землю, и было ниже ее уровня. Здесь валялся, кем-то забытый или выброшенный за непригодностью, проколотый резиновый мяч. Метрах в десяти от крыльца дома, располагался, несвежей побелки, деревянный мусорный ящик. Крышка, от переполнявшего его мусора, была откинута, и в нем копалось несколько грязных голубей. У подножия ящика поедала объедки какая-то толстая серая собака, похожая на свинью-копилку. От всего этого веяло чумным унынием и запустением.

— Захолустье какое-то, словно рядом не современный город, а окраина рабочего поселения из прошлого века, — сказал Николай, вылезая из машины.

— А здесь и есть рабочая окраина, — отозвался в открытое окошко Володя, провожая свои слова рукой. — Вон за той лесополосой, что за бараком, — дорога. Она огибает квартал и дальше ведет в пригородные сады, а за ними уже и нет ничего. Поля да колки.

Николай глянул в направлении руки друга — действительно, лесополоса сворачивала под прямым углом сразу же за мусорным ящиком, огибая квартал снаружи и сливаясь там с придомовым садом.

— Ладно, я пошел, — махнул другу рукой Николай и двинулся к подъезду. — Какой номер квартиры Дагбаева?

— Первая. Не забудешь вечерком зайти поздравить Киру? — неуверенно бросил ему вслед Володя, заводя машину.

— Обязательно… Если только не случится чего-то чрезвычайного.

«Волга» развернулась и, постукивая клапанами неотрегулированного мотора, скрылась за садом.

Николай вошел в дом. В подъезде пахло сыростью и паутиной, а в углах потолков поселилась серая плесень. Квартир в подъезде было всего две и первая была слева, а из другой квартиры, расположенной напротив Дагбаевской, во второй половине дома, слышался плачь ребенка.

Звонка у искомой двери не было, и Николай негромко постучал. Не получив ответа, Николай повторил стук уже громче. Откуда-то из глубины квартиры, словно из глухого подвала раздался тонкий, с хрипотцой голос:

— Кто там?

— Степан Юмжапович? Откройте, следователь из милиции, — соврал Николай.

Тяжелая, добротного, толстого дерева, дверь, не в пример нынешним из деревоплиты в хрущевках, открылась, и Николай увидел перед собой невысокого, худощавого мужчину во фланелевой, клетчатой рубахе навыпуск и мятых сатиновых шароварах. Лицо его, азиатской внешности, было покрыто сеточкой мелких морщин, а почти что лысая голова была прикрыта пучком грязноватой седины, еще немного волос вразнобой торчали над ушами наподобие вибрисс.

— Позвольте, ммм… — показал пару желтых зубов на верхней челюсти хозяин, делавшими его похожим на старого косоглазого суслика.

— Николай. Зовите меня просто Николай.

— Хм, Николай — как-то не очень официально. Да вы ни из какой ни милиции! — вдруг обозлился Дагбаев, загородив собой проход. — Что вам надо?

По припухшим глазам и застарелому перегару, разносившемуся от хозяина квартиры за версту, было понятно, что ему не до разговоров с кем ни попадя, и все мысли его, видимо, были направлены в одно русло.

Николай достал из-за спины бутылку, и хозяин сразу подобрел, даже седенький хохолок его жидких волос, легким облачком спящий на голове, взвился вверх веселым дымком.

— Что же вы, товарищ, сразу-то не сказали, что пришли по душам поговорить. Милости просим!

Николай прошел мимо вешалки с верхней одеждой и старого, кованого сундука, стоящего в коридоре под ней, в комнату, куда его пригласили — дверь в соседнюю была опечатана какой-то бумажкой с синим штампом. Николай понял, что убийство произошло именно там.

Хозяин усадил Николая за хромоногий стол, под одной из ножек которого находилась свернутая в кубик бумажка, и куда-то исчез. Через минуту он явился с тарелкой, в которой скучало несколько несвежих, видимо сваренных вчера, магазинных пельменей, четвертушкой серого хлеба и двумя, блещущих каплями воды, гранеными стаканами — видимо, только что вымытых.

— За что выпьем? — разливая водку по стаканам, взбудораженный предстоящим возлиянием, спросил Дагбаев.

Николай тыльной стороной ладони брезгливо отодвинул от себя стакан, пахнущий рыбой.

— Не похмеляюсь, нет привычки, — отозвался он. — Дайте лучше пепельницу.

— Вон, на подоконнике, — отозвался Дагбаев и опрокинул в рот водку.

Николай поднялся и подошел к зашторенному ситцевым полотном на кольцах окну. В комнате стоял прокисший и прокуренный воздух городского туалета, и Николай, отодвинув, захватанный руками ситец, распахнул окно. Дохнуло свежим воздухом. Николай взял с широкого подоконника, покрытого облупленной, непонятного цвета, краской, тяжелую, синего стекла, пепельницу и посмотрел наружу. За самим домом, всего в нескольких метрах от него, пролегала густая лесополоса, засаженная в два ряда осиной, а также часто наросшими между ними самопальными кленами.

Николай удивился, как низко располагалось окно над землей — снаружи человеку, проходящему мимо, подоконник был бы по пояс.

— Окна специально закрытыми держите — боитесь, что обворуют? — спросил он.

— А что у меня воровать-то? Телевизор — и тот старый-престарый.

Действительно, кроме допотопного «Рекорда», с экраном в ладошку, больше ничего подходящего для воришек тут бы не нашлось — неубранная кровать, закинутая лоскутным, замусоленным одеялом, шкаф, пара стульев и этажерка. Единственной ценностью здесь были, пожалуй, книги в добротных переплетах, которыми была забита вся этажерка сверху донизу и завален верх шкафа, однако ими советское ворье, как правило, увлекались в меньшей степени, чем, например, цацками или богемским хрусталем.

Дагбаев налил себе еще полстакана, выпил, доел оставшиеся пельмени и попросил у Николая сигарету «БТ», пачку которых тот оставил на столе после того, как закурил сам.