Книга Путин. Кадровая политика. Не стреляйте в пианиста. Он предлагает вам лучшее из возможного - Владимир Кузнечевский

И далее все 206 страниц книги Примакова практически посвящены оспариванию утверждения автора вышеназванной рецензии, что 25 октября 1917 года имел место большевистский «переворот». «Низведение [октябрьских событий] до верхушечного переворота, – пишет Е. М. Примаков, – основа, на которой развертывается ныне отрицание семидесятилетнего прогресса в период Советского Союза». В противовес этому академик РАН считает, что в октябре 1917-го имела место величайшая социальная революция, равной которой в истории человечества не было: «Совершенная под их [большевиков] руководством Октябрьская революция означала конец власти буржуазии, переход от частной собственности на банки, заводы, инфраструктуру к собственности государства. Радикальные перемены распространились на всю территорию бывшей Российской империи. Под революционными знаменами сражались сотни тысяч людей, которые победили в Гражданской войне. Можно ли все это считать верхушечным переворотом? Однозначно нет»[52].

Термин «переворот» по отношению к событиям 25 октября (7 ноября) 1917 года изобрел, конечно, не автор критикуемой академиком Примаковым рецензии. В «Кратком курсе истории ВКП(б)» события 25 октября 1917 года «переворотом» назвал И. Сталин. Но дело конечно же не в терминологических изысках. А в том, что Октябрьский переворот совершили не великие русские гуманисты, радеющие за простое человеческое счастье народа, а чужие для русского народа люди, которые в Гражданскую войну просто-напросто обманули те «сотни тысяч», которые, как написал академик Примаков, встали под революционные знамена и «которые победили в Гражданской войне». Эти «сотни тысяч» потом спохватились, когда явью стали трудовые концлагеря и массовые расстрелы, да было уже поздно.

Этими чужими для России людьми, креаторами Октябрьского переворота, в основном были собранные Лениным в большевистскую политическую партию изгои-иностранцы, исторгнутые из своих собственных национальных обществ, да покинувшие царскую Россию и годами жившие за рубежом русские и еврейские профессиональные революционеры, а также те, кто годами не вылезал из царских тюрем и ссыльных мест в Сибири. Объединяло все эти три категории людей в одну команду общее им всем свойство – подлинной российской жизни они не знали и, как позже выяснилось, знать и не хотели. У них даже и в мыслях не было попытаться улучшить положение народа. Лозунги, которыми они прикрывались в своих действиях, были всего лишь ширмой. На самом деле их интересовала только политическая власть и собственное свое место в ней. А потому сразу после Октября начали они эту чуждую им материю (российскую жизнь) ломать и выстраивать новую, другую, только им видимую, модель жизнеустройства российского общества.

Предельно ясно в 1920 году, по окончании Гражданской войны, эту их задачу сформулировал Н. Бухарин. когда в своей книге «Экономика переходного периода» он на годы вперед прозорливо предсказал не только создание так называемых трудовых армий, но и насильственное втягивание крестьян в колхозы и массовые расстрелы 30-х годов. В эпоху перехода от капитализма к коммунизму, писал он, советское государство не может обойтись без «концентрированного насилия, стоящего на страже коммунистического общества в становлении». «Внешнее государственное принуждение является здесь поэтому абсолютно необходимым». При этом «принуждение, однако, не ограничивается рамками прежде господствовавших классов и близких к ним группировок. Оно в переходный период – в других формах – переносится и на самих трудящихся, и на сам правящий класс». «Отсюда совершенно неизбежна принудительная дисциплина, принудительный характер которой тем сильнее чувствуется, чем менее добровольной, внутренней дисциплины». «Следовательно, режим трудовой повинности и государственного распределения рабочих рук при диктатуре пролетариата выражает уже сравнительно высокую степень организованности всего аппарата и прочности пролетарской власти вообще». «По отношению к некулацкой крестьянской массе принуждение со стороны пролетариата есть классовая борьба постольку, поскольку крестьянин есть собственник и спекулянт». «С более широкой точки зрения, то есть точки зрения большего по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи» (выделено Н. Бухариным), – писал он в Х главе этой монографии[53].

Во всем этом полностью отдавал себе отчет В. Путин, когда в июле 1999 года Ельцин предложил ему подумать о преемственности власти. И потому когда принял предложение Ельцина занять его место в Кремле, то обратиться за помощью к Примакову он уже никак не мог. Поэтому был вынужден искать совсем в другом направлении, искать тех, кто смог бы создать новую концепцию реформирования российской экономики, которая продолжила бы уже начатую, но без гайдаровско-чубайсовских крайностей. Такую команду он нашел в лице Германа Грефа со товарищи. Называлась она Центром стратегических разработок.

Что же касается взаимоотношений с Чубайсом, то здесь Путин уже в январе 2000 года предельно ясно расставил все точки над i. В упомянутом выше агитационно-пропагандистском материале, опубликованном в ходе первой избирательной президентской кампании, Путин без обиняков заявил: «Непосредственно с Чубайсом у меня никогда дел не было. Я с ним близко не общался». А на вопрос «Когда ваше общение с Чубайсом стало более-менее регулярным?» решительно отрезал: «Никогда!» И добавил: Чубайс «прекрасно знает, что я не диктатор и не собираюсь возвращать страну к директивной административной экономике… Чубайс, между прочим, очень хороший администратор. Я смотрел, как он руководит Комиссией по оперативным вопросам, как он работает на заседаниях правительства. Он умеет схватить главное и, как говорил Владимир Ильич Ленин, потом вытащить всю цепь. Но, конечно, он упертый, такой большевик. да, это правильное определение в его адрес. К сожалению, у него плохая кредитная история. Я имею в виду кредит доверия у населения»[54].

Мистер Путин – кто это?

Этот вопрос [в английской транскрипции – [Who is Mr. Putin?] в январе 2000 года прозвучал на Всемирном экономическом форуме в швейцарской деревеньке Давос. А задала его журналистка американской газеты Philadelphia Inquirer Труди Рубин присутствовавшим в зале А. Чубайсу и М. Касьянову. По словам самой госпожи Рубин (в интервью М. Зыгарю 05.09.11), когда она повторила этот вопрос в лоб г-ну А. Чубайсу, он просто грубо оттолкнул ее и убежал. Если принять во внимание то, что написано выше, во втором параграфе первой главы, Чубайс просто не знал, что ответить. И не только он. Многие из оппонентов Путина считают, что на этот вопрос и нет необходимости отвечать, поскольку «события показывают, что Владимир Путин, по всей видимости, принимает наиболее важные решения единолично, а внутренние механизмы его замены отсутствуют» (Алексей Захаров, доцент Высшей школы экономики)[55]. Но такой точки зрения придерживаются далеко не все.