Книга Граница. Таежный роман. Карты - Дмитрий Алейников

Так ни к чему и не придя в своих размышлениях, Галина добралась до дома. Вошла в подъезд, поставила ногу на первую ступеньку лестницы и замерла, взглянув на дверь своей квартиры. Она была нараспашку. Более того, не составляло труда понять, что она не просто открыта, а выломана самым варварским способом. У Гали похолодело в груди.

Из квартиры доносились голоса. Вернее, один голос. До боли, до ужаса знакомый голос Голощекина. Слов было не разобрать, но ясно, что капитан говорит с кем-то, только голоса собеседника не разобрать: какие-то всхлипы, шипение, хрюканье.

Галина сделала еще один шаг, поднявшись на ступеньку выше и напряженно прислушиваясь к происходящему. А потом что-то толкнуло ее вперед, и она побежала, ворвалась в квартиру.

— Леша!

* * *

Алексей привалился спиной к холодильнику— мокрый, растерзанный, бледный, с багровыми губами. Рядом на корточках сидел Голощекин. Первой мыслью Галины было, что мужики подрались, но ни синяков, ни крови она не увидела. Не заметила она и беспорядка; в пылу схватки не перевернуть вверх дном тесную кухоньку было сложно. Только люстра почему-то лежала на столе, вполне, впрочем, целая. Правда, табуретка опрокинута и чайник валяется на полу…

— Леша! Лешенька! — Галина бросилась к мужу, тесня Голощекина. — Что с тобой?

Никита посторонился, с готовностью уступая место.

— Леша, Лешенька, что с тобой?

Галя осматривала, ощупывала мужа, вслушивалась в его хрип. Почему он хрипит? Почему прячет глаза и только вяло отмахивается от нее?

Почему так странно, будто боксер, прячущий подбородок, нагнул голову?

Голощекин взялся прояснить ситуацию.

— Да ничего, Галчонок! — сказал он чересчур радостно, и этот нарочито бодрый тон прозвучал фальшиво. — Мужик перебрал. Ну, перебрал, бывает. От нервов. — Никита осторожно погладил Галину по голове, успокаивая как ребенка. — А он больше не будет. Да ничего, Галчонок, ничего!

Заметив, что Голощекин протянул руку к жене, Алексей протестующе вскинул голову, и Галя охнула, увидев шею мужа, которую он так старательно прятал. Снятая люстра, опрокинутая табуретка, фальшиво-счастливый Голощекин, темно-красная полоса на горле — все это вдруг вспыхнуло, взорвалось одной страшной догадкой.

— Ты вешался? — чуть слышно прошелестела неслушающимися губами Галина.

Алексей снова уронил голову на грудь.

Голощекин выпрямился и бодро, как громкоговоритель на столбе в день выборов, произнес:

— Да не будет он, Галчонок, не будет! Ну, Леха, не будешь ведь больше? Надо жить, Леха, чтобы… Ну, ты помнишь!

ГЛАВА 6

— Двадцать тысяч! С ума сойти! — потрясенно произнесла Галя.

Они лежали в полной темноте, и Галина, слушая мужа, невольно подтянула одеяло к подбородку, глядя на холодно белеющий свод потолка. Пустая темнота, натянутое по горло одеяло, жуткая история, услышанная только что, на секунду принесли Гале ощущение, что она вновь стала маленькой девочкой и лежит на панцирной кровати в палате пионерского лагеря, слушая страшилку про нечистую силу. Поверить в то, что Лешка проиграл кому-то в карты, не составляло труда, но мозг отказывался воспринять двадцать тысяч как сумму собственного долга. Двадцать тысяч при Лешкиной зарплате — это как бесконечность вселенной, как молекулы в капле воды…

Алексей осторожно заговорил, щурясь и пытаясь различить в темноте выражение Галиного лица:

— У нас есть триста. Можно еще телевизор продать. У ребят перехвачу… — Алексей замолк, прикидывая в уме, что на «перехвачу» нужно всего ничего: собрать по тридцатке с личного состава части. Включая рядовых, прапорщиков и командный состав. Еще немного — и останется на обмыв удачного предприятия. Со свойственной ему инфантильностью Алексей тотчас принялся обмозговывать реальность этого плана. Тридцать рублей — небольшие ведь деньги. Но собрать по тридцатке с офицеров — куда ни шло, а вот для рядового это почти годовое денежное довольствие, для «замка» (замкомвзвода) — полугодовое.

— Не говори ерунды, — сказала Галя, не дав Алексею подсчитать и прикинуть. — Даже если мы продадим все до последнего ржавого гвоздя, у нас не будет таких денег. За всю жизнь не заработать.

Алексей не нашел, что ответить. Какое-то время они лежали молча, и каждый думал о своем. Алексей размышлял, как хорошо, как славно было бы, если бы все люди жили мирно, дружно, помогая друг другу в случае любой напасти. Тогда только брось клич «По тридцатке для Лехи Жгута!», и все сбежались бы, снесли деньги в общий котел, выручили бы из беды. Еще, конечно, сильно помогло бы, если бы завтра или послезавтра объявили по центральному телевидению, на худой конец, по «Маяку», что коммунизм в СССР наконец построен и деньги отменяются раз и навсегда…

Галя думала о своем.

Карты и карточные игры в их доме были не в чести. Сколько Галя себя помнила, и отец, и мама, и ближайшие друзья семьи крайне скверно отзывались о карточных играх и об игроках, даже о тех, кто просто перекидывался от скуки в дурачка или коротал время на пляже за партией кинга. Даже такие безобидные игры, как акулина или такса, считались пусть и не преступлением, но явлением чуждым и делом недостойным. Карт в доме не держали, и если случалось наткнуться на группу играющих, скажем, в парке или на том же пляже, то мама непременно отворачивалась, словно игроки занимались чем-то совершенно непристойным. В школе Галя твердо выучила, что Бога нет, а джаз, кибернетика и секс — оружие мировой буржуазии. Дома она уяснила, что карты — это очень плохо, с чем соглашался и их куратор, готовивший старшеклассников для вступления в ряды ВЛКСМ.

К четырнадцати годам окружающий мир для Галины был ясен, разложен по полочкам, поделен на белое и черное, а точнее, на наше и «их». Добро и зло разделялись не упадническим идеалистическим пунктиром, а жирной сплошной линией, обмотанной для верности колючей проволокой, чтобы какая-нибудь мелочь не перебежала эту незыблемую границу.

И тут умер папа. И не просто умер. Папу убили.

Галине возбранялось даже спрашивать, кем работает ее отец. Он уезжал куда-то, пропадал неделями, чтобы потом появиться с кучей подарков и всяких вкусностей, отдохнуть недельку и снова уехать. Как-то само собой у Гали сложилось представление, что папа ее — секретный работник. Она уже знала, что многие умные советские люди являются секретными работниками и работают на всяких секретных объектах, оборонных заводах ив закрытых институтах. Воображение само дорисовывало картину: то папа строил метро от Москвы до самого Ленинграда; то папа изобретал самый мощный во всем мире танк, который помог бы трудящимся всех стран победить империалистов, как Гулливер из фильма помог лилипутским рабочим одолеть своих эксплуататоров; то помогал Советской власти ловить внутренних врагов и шпионов.

Правда, открывшаяся Галине после внезапной смерти отца, оглушила, ослепила новоиспеченную комсомолку, расколов хрустальный купол, который отделял плохое от хорошего, перемешала все, вывернула наизнанку.