Книга Модистка королевы - Катрин Гюннек

В первые три месяца я изготовила для нее чепец из черной кисеи и придворный туалет с черными кружевами и рукавами из белого крепа.

Странно, дворец прямо-таки тонул во мраке. Сильно напудренные лица выделялись на фоне черного туалета и черного интерьера, настойчиво пронизывая темноту. Молодая королева казалась почти нереальной. Привидение, маска из серебра… Ее лицо излучало мягкий свет, как лицо Мадонны, святой девы Марии. Пытаясь вспомнить, какой Мария-Антуанетта была тогда, я вижу только ее лицо. Пятно, слишком бледное, растворяющееся во мраке. Я вижу только ее голову, только голову.

Глава 8

В Версале была одна маленькая комнатка, которая мне особенно дорога. Она вовсе не самая красивая и обставлена не лучшим образом. Ее окна выходят на грязный мрачный двор, куда никогда не заглядывает солнце, но, тем не менее, во всем дворце нигде так не ощущается присутствие королевы, как здесь. Я поведу речь о нашей комнате.

У меня иногда бывает чувство, будто королева меня все еще ждет. Мы с ней там так подолгу разговаривали. Я приходила туда, чтобы получить заказ, представить выполненную работу, поразмышлять с ней над новыми туалетами.

Должно быть, в этой комнате осталась какая-то частица ее.

И какая-то частица меня.

Вначале все камерфрау и горничные, возмущенные моим присутствием, относились ко мне с прохладцей. Даже лакеи и гардеробные не испытывали радости по поводу моего появления. А со временем привыкли. Они примирились с волей королевы и присутствием меня, торговки и простолюдинки. Эти люди даже одаривали меня почтительными поклонами. Поле зерновых, сгибающееся под неистовым ветром.

Королева была со мной очень мила. Между нами никогда не существовало ни намека на фамильярность, но, осмелюсь сказать, я чувствовала себя ее другом. Больше всего меня трогала предупредительность мадам Антуанетты. Вскоре она взяла за обычай защищать меня от моих обидчиков. А их было немало.

Вроде этой старой язвы Жанны Квино. Посредственная актриса, очень видная, стала герцогиней благодаря неожиданной связи мужа. Она знала, как извести меня. Как довести меня до болезни, уложить на несколько месяцев в постель. Меня не так просто поразить, но нервы мои всегда были слабыми, а Квино была наделена талантом их трепать. Она нанесла мне особенно сильное оскорбление, которое стало в городе настоящим происшествием.

После вынужденного перерыва я, поправившись, возобновила встречи с королевой, которая остро ощутила мое отсутствие.

— Не лишайте нас больше вашего таланта, — попросила она в конце встречи, — и приходите к нам снова как можно скорее.

Мало-помалу Мария-Антуанетта полюбила наши встречи. И с этого времени меня стали называть наглой и бесстыдной.

Правда в том, что у всех, занятых в области моды, был вспыльчивый характер. Они постоянно ссорились. Редкие минуты перемирия уже казались нелепыми. На самом деле все в этом окружении подражали манерам великих. Великих, которым они подчинялись и для которых гнули спины. Все торговцы дрожали от страха при одной только мысли не угодить и погрязали в отвратительном подхалимстве. Но только не я. Вне сомнения, моя вспыльчивость выходила иногда за рамки приличия.

Есть во мне такие черты характера, как непокорность, строптивость, и с годами они стали только сильнее. Одному Богу известно, как я старалась их в себе побороть.

Странно, но я думаю, что именно эта сторона моего характера понравилась королеве больше всего. Ей нравилась моя любовь к свободе, которая проявлялась у меня во всем. Спонтанность, управлявшая мною, была редким гостем в ее дворце, полном тщеславия. Мадам Антуанетта говорила, что моя душа ее «освежает».

Несомненно, она видела во мне и нежелание подчиняться, в котором нас так упрекали. Думаю, моя самонадеянность окончательно успокоила королеву. Тогда я была уже достаточно опытна и обладала необходимыми манерами. Они были неизбежным пропуском ко двору, и от этого я никогда бы не смогла уклониться.

Но я все же преодолела непреодолимое и отодвинула границы, установленные для женщин моего положения. С неприятными мне людьми я была учтива, но тверда и непреклонна, — вот и все. Но ведь это была ежедневная война! Одного слова королевы, одной ее улыбки, малейшего проявления интереса было достаточно, чтобы начались пересуды. Можно представить себе, какой эффект производили наши с ней встречи в той комнате?!

В определенном смысле ее величество и я совершили в стенах дворца революцию. Мы забыли о правилах приличия, пренебрегли сложившимся мнением о гардеробе, пренебрегали этикетом. Разве это такое уж большое преступление?

Вскоре мы стали подвергаться нападкам всего окружения королевы. Меня это изматывало, а ее еще больше. Я видела, как придворные тихонько перешептываются, явно что-то затевая. Они мне не доверяли. Этих людей настораживало мое присутствие: простая торговка, а королева, кажется, привязалась к ней. Но это длилось недолго.

Даже придворные дамы из числа самых приближенных, те, что имели по долгу службы доступ в самые интимные комнаты, страстно критиковали королеву. Она была элегантной, но неимоверно расточительной и непостоянной. Да и брак ее казался странным… Придворные сплетничали о прогулках Марии-Антуанетты вдали от дворца, о ночных праздниках в компании этой сумасшедшей банды — Водре, Артуа… Они считали, что кроме цвета лент у королевы две заботы: ворковать под кустом и ходить встречать восход солнца.

— Что скажут злые языки, когда Ее Величество вырастет? — задалась я однажды вопросом.

А одна из тетушек, желчная Аделаида, снизошла до ответа:

— Скажут, что король — рогоносец, как и вся Франция!

В это время между мной и Марией-Антуанеттой установились по-настоящему близкие отношения. Ее страсть к туалетам росла. Вопреки обычаю не допускать так близко к себе женщин моего класса я была принята в Версале, что являлось двойным нарушением этикета. Простолюдинка приблизилась к принцам, а ведь у королевы уже были портнихи и портные полностью в ее распоряжении. Бессменные подчиненные, которые служили только ей. Чтобы королева делила меня с кем-то еще, было невероятно. Единственное, что я, однако, осмелилась оставить при себе, был мой магазинчик на улице Сен-Оноре.

Мадам Элоф, мадам Помпе… модистки Версаля были весьма почтенными ремесленниками, но как глубоко они погрязли в рутине! У них был только старый двор, разные там тетушки и les siecles[56], которые охотно пользовались их услугами. Для молодой женщины туалеты должны были изобретаться, чтобы ими восхищались. Говорили, что изящные туалеты придумывают только в Париже.

У королевы вошло в привычку принимать меня в одиннадцать часов утра, и стало признаком хорошего тона считать, что Версаль — уже не тот Версаль.

Из-за меня разразился скандал. Я была злостной преступницей, разрушившей старую картину мира, и самые ожесточенные стали дожидаться конца света. Но у меня были благосклонность, поддержка, внимание ее величества и невероятный престиж. Мне завидовали, меня ненавидели.