Книга Фея Альп - Элизабет Вернер

– Вы ошибаетесь. Для меня труд составляет жизненную потребность, лениво наслаждаться жизнью, ничего не делая, я не способен. Вас это, кажется, удивляет…

– Нисколько, – возразила Эрна. – Я как нельзя лучше понимаю, что настоящий мужчина должен искать опоры в собственной силе.

Вольфганг прикусил губу, но парировал и этот удар.

– Вероятно, я должен принять это как комплимент? Действительно, я искал опоры лишь в собственной силе, когда составлял проект Волькенштейнского моста, и, надеюсь, мое произведение будет делать мне честь и тогда, когда я буду супругом Алисы Нордгейм. Извините, такие вещи не интересуют дам.

– Меня они интересуют, – жестко сказала Эрна, – ведь мой родной дом должен был уступить место вашему мосту, и ваше произведение потребовало от меня еще и другой, более тяжелой жертвы.

– Которая никогда не будет мне прощена, – договорил Эльмгорст. – Вы до сих пор заставляете меня искупать тот несчастный случай, а между тем чувство справедливости могло бы подсказать вам, что я не заслуживаю ваших упреков.

Эрна не ответила, но ее молчание было достаточно красноречиво. Эльмгорст, видимо, ждал хотя бы формального опровержения, потому что его голос выдавал мучительную горечь, когда он продолжал:

– Никто больше меня не сожалеет о том, что именно мне досталось на долю вести последние переговоры с бароном Тургау. Они были необходимы, а предвидеть их печальный исход было невозможно. Не я, а жестокая необходимость потребовала, чтобы ваш родной дом был принесен в жертву; Волькенштейнский мост так же мало виноват в этом, как и я.

– Я знаю, но бывают случаи, когда невозможно оставаться справедливым. Вы теперь член нашей семьи и убедитесь, что я буду оказывать вам всякое внимание, какого только может требовать от меня новый родственник, но в своих чувствах я никому не обязана отдавать отчет.

– Другими словами – вы ненавидите мое произведение и… меня?

Эрна молчала. Она давно отучилась от детской необузданности, с которой, будучи выведена из себя насмешками над ее горными легендами, сказала тогда в лицо чужому человеку, что терпеть его не может. Теперь она стояла перед ним спокойно, с неподвижным лицом, но глаза ее еще не разучились вспыхивать, и взгляд их в эту минуту доказывал, что порывистая натура девушки покорена лишь внешне и дремлет, нетронутая в своей глубине. Эти глаза сверкнули молнией, они выговорили пылкое «да» в ответ на последний вопрос Эльмгорста, хотя уста безмолвствовали.

Он не мог не понять их, но его взгляд не отрывался от враждебной темно-синей глубины. Впрочем, это длилось не более нескольких секунд. Эрна отвернулась и заговорила легким тоном:

– Какой странный разговор мы завели! О жертвах, ненависти и упреках – и это в день вашего обручения!

Вольфганг быстрым, почти резким движением отступил назад.

– Вы правы! Поговорим о чем-нибудь другом.

Но они не стали говорить, напротив, наступило молчание, тягостное для обоих. Молодая девушка, опустившись на стул, стала внимательно рассматривать рисунок своего веера, тогда как ее собеседник подошел к двери в соседнюю комнату и опять занялся созерцанием великолепия открывавшейся перед ним анфилады. Лицо его, однако, уже не выражало чувства гордого удовлетворения, нет, в нем можно было прочесть глубокое раздражение.

Дверь зала отворилась, и вошла баронесса Ласберг с Алисой.

Баронесса имела покорно-страдальческий вид: она хоронила сегодня свою заветную мечту. Она твердо рассчитывала ввести свою питомицу в ряды аристократии, и вдруг Вольфганг Эльмгорст перехватил добычу. Впрочем, он был единственным человеком, которому баронесса могла простить это, потому что давно сумел войти у нее в милость, но все-таки оставалось прискорбным фактом, что такой безукоризненно изящный кавалер носил простую мещанскую фамилию.

Алисе совершенно не шло бледно-голубое атласное платье с чересчур роскошной кружевной отделкой и длинным шлейфом. Тяжелые складки дорогой материи положительно давили ее хрупкую фигурку, а бриллианты, сверкавшие на шее и руках, были не в силах придать жизнь ее вялому и бесцветному лицу.

Вольфганг быстро направился к невесте и поднес ее руку к губам. Он был полон внимания к ней, любезности по отношению к баронессе Ласберг, но его лицо прояснилось лишь тогда, когда вернулся Нордгейм и стали подъезжать первые гости.

Залы начало заполнять блестящее общество. Здесь были сливки столицы: родовая аристократия и аристократия ума, мир финансов и искусств, высшие военные и статские чины. Между драгоценными дамскими туалетами блистали многочисленные мундиры; все сверкало, волновалось, шуршало и вполне гармонировало с блеском дома Нордгейма.

Центром общего внимания были жених и невеста, вернее, жених, который большинству был совершенно неизвестен и потому возбуждал двойной интерес. Эльмгорст красив – это невозможно отрицать, и в его талантливости также не сомневались, но с такими только качествами не получают руки одной из богатейших наследниц, которая может предъявлять и другие требования. И при этом молодой человек как будто находил как нельзя более естественным свое неслыханное счастье; он не проявлял ни малейшей неуверенности, которая показывала бы, что он впервые в таком блестящем обществе. Под руку с невестой он спокойно и гордо стоял рядом с представлявшим его тестем, одинаково любезно принимая каждое поздравление и отвечая на него, и в совершенстве справлялся с главной ролью, выпавшей ему в этот вечер. Он был вполне членом семьи, с полным самообладанием занимал соответственное положение, и по временам казалось, будто общество представляется ему, а не он обществу.

В числе гостей находился и барон Эрнстгаузен, надменный, чопорный аристократ. Он явился сегодня без супруги, но вел под руку дочь. Маленькая баронесса была восхитительна в розовом бальном платье, с венком подснежников на вьющихся черных волосах и буквально сияла радостью и торжеством, потому что настояла-таки на том, чтобы ехать на сегодняшнее торжество. Родители сначала не хотели брать ее, потому что Герсдорф также был в числе приглашенных, и они боялись возобновления попыток к сближению с его стороны. На всякий случай папаша приготовился к встрече с врагом: он шел рядом с дочерью с видом телохранителя и держал ее руку так крепко, словно намеревался не выпускать ее весь вечер.

Однако адвокат не обнаруживал желания подвергать себя опасности получить отпор и удовольствовался вежливым поклоном издали, на который барон Эрнстгаузен ответил весьма чопорно; Валли же наклонила головку так серьезно и благонравно, как будто совершенно примирилась с родительской охраной. Разумеется, в этой головке давно уже был готов план кампании, и она тотчас принялась за его выполнение.

Сначала она обняла и поздравила невесту, для чего ей пришлось выпустить руку отца, потом как нельзя любезнее приветствовала баронессу Ласберг, наконец, почувствовала прилив безграничной нежности к Эрне и благополучно отвлекла ее в сторону. Отец посмотрел им вслед несколько подозрительно, но Герсдорф оставался на другом конце зала, а потому Эрнстгаузен успокоился и решил, что превосходно выполнит свою обязанность телохранителя, если не будет спускать глаз с врага. Он не подозревал, какая коварная интрига приводится в исполнение за его спиной.