Книга Чистота - Эндрю Миллер

Свечи – ее главная роскошь. Она читает только ночью, в ночной тиши и в одиночестве. И тогда сгорают две, а иногда даже три свечи кряду. Она не может выйти утром с покрасневшими глазами. Когда на дворе холодно, она сидит дома в плаще, чтобы не замерзнуть. Бедный Вертер влюблен. («Я увижу ее!» – восклицаю я утром, просыпаясь и весело приветствуя яркое солнце».) Неужели все плохо кончится? Исбо не захотел говорить, только улыбнулся, словно удивляясь тому, что такой женщине, как она, могут нравиться любовные истории. Конечно, она вовсе не мечтательная невинная девушка. Она знает, что такое мужчины, знает, каков мир на самом деле. Но что бы девушке ни пришлось пережить самой, ей трудно отказаться от любви. Трудно перестать думать о ней, как об отчем доме, который когда-нибудь обретешь. Больше чем трудно.

Послюнив палец, она переворачивает страницу.

В ризнице церкви кладбища Невинных не спит и отец Кольбер. У него есть некое подобие кровати, маленькая лежанка на колесиках, из тех, что обычно задвигаются под другую кровать, побольше, на ней матрац из тряпок, но священник по большей части спит, сидя в деревянном кресле, и его большая голова перекатывается на груди. Во сне он пускает слюну, и когда просыпается, весь перед его черного облачения оказывается влажным. Но это ничего не значит. На него некому смотреть, да если бы и было, отца Кольбера это не волнует. На столе горит небольшая лампадка, фитиль, погруженный в масло, маленький огонек (кажущийся синим сквозь очки), который когда-то мерцал в капелле Святого Себастьяна. Ночью в этом городе появляется дьявол со своими прислужниками, и отец Кольбер не желает встретиться с ними в кромешной темноте, которая наступит, погаси он лампу. Он уже сжился с мыслью, что встретит их, что не может не встретить. Возможно даже, сегодня утром он спугнул одного из их лазутчиков, прокравшегося к органу. Разве вся церковь не почувствовала что-то неладное? Разве он не слышал, как упокоившиеся в крипте испустили негромкий испуганный стон? Что до помощи, до того, чтобы кто-то разделил с ним сторожевое бремя, то на это надеяться не приходится (говорят, у епископа есть любовница и даже дети). Он одинок на своем посту, так же одинок, как в те дни, что провел в пыли провинции Хунань и где однажды утром его выволокли на площадь, и среди собравшейся толпы он явственно различил глаза сатаны – и с тех пор никогда больше не мог видеть ясно…

Он следит за дверями, за той, что выходит на улицу, и за той, что ведет в апсиду за алтарем. Ему видны лишь их очертания, но он почувствует, если кто-то попытается войти, попытается их открыть.

Постель Жанны – в которой девушка крепко спит, – постлана на кровати, стоящей в изножье тяжелой резной кровати деда. В день ее четырнадцатилетия он принес наверх новую кровать и сказал, что она теперь слишком взрослая, почти женщина, и, чтобы соблюдать приличия, не должна делить постель ни с каким другим мужчиной, кроме мужа. Жанна не выдержала и заплакала, сотрясаясь от горя, ибо она спала рядом с дедом с младенчества, с того дня, когда между двумя воскресеньями умерли от лихорадки ее родители и две сестры. Оказавшись в постели одна, она сразу же вспомнила почти забытое ощущение той потери и много ночей ждала, что дед смягчится. Но этого не произошло, и она привыкла к новому порядку, к своему новому положению взрослой.

Нынче ей снится кладбище, как ковром, покрытое цветами – белыми, розовыми, желтыми и темно-красными. Приятный сон, предвестник чего-то хорошего, и она улыбается, а в это время над ней, над треснутыми, прокопченными дочерна балками, такими же старыми, как и церковь, кот Рагу сидит у теплого дымохода, задумчиво намывая облизанной передней лапой свое драное ухо. Что-то привлекает его внимание на кладбище, под арками склепов в южной части. Замерев, он пристально смотрит туда, а потом всем телом прижимается к черепице.

Глава 9

– Министр, – говорит месье Лафосс, – принимает ваши предложения. Вы можете получить необходимых вам людей. А также лошадей и крепежный лес. В этом кошельке – распишитесь в его получении здесь и здесь – пять сотен ливров. А это векселя. Их можно обналичить в доме золотых дел мастера Келлермана на Рю-Сент-Оноре. Вы будете обязаны представить нам отчет по каждому израсходованному су. Уверяю вас, министр не сочтет ваш поступок забавным, если, к примеру, обнаружит, что вы потратили пятьдесят ливров на новый кафтан.

Жан-Батист краснеет. Собирается защищаться, но не может сразу сообразить, что может послужить ему оправданием. Что он напился и захотел стать современным? Чтобы в нем признали человека современного?

– Касательно же вашего вопроса о том, что следует сохранить в церкви, ответ тот же, что и раньше. Ничего.

– А старый настоятель?

– Вам никто не поручал уничтожать настоятеля.

– Я хочу сказать: не будет ли он протестовать?

– С чего вдруг? Это же не его церковь.

– Но он не отнесется к этому благосклонно…

– Вы не можете справиться со старым настоятелем?

– Могу… конечно.

– Тогда здесь трудностей не предвидится.

– Есть еще музыкант. Церковный органист.

– А он тут при чем?

– Когда церкви не будет, он потеряет место.

– Надо полагать.

– Мне говорили, что он очень искусен. Быть может, министр…

– Вы просите министра озаботиться судьбой церковного органиста? Так вы скоро станете просить и за пономаря.

– Я как раз думал…

– Похоже, Баратт, вы не совсем понимаете, зачем вас сюда вызвали. Начинайте свою работу как можно скорее. И не забивайте голову всякими пустяками. Если не начнете работу к Новому году, вам найдут замену, найдут кого-то более расторопного. Вам ясно?

– Абсолютно ясно, месье. Могу ли я рассказывать о цели моего пребывания здесь? Мое присутствие вызывает подозрения и сплетни.

– Сплетни объяснениями не остановишь.

– А как быть с останками?

– Костями? Вскоре вам будут даны инструкции.

На секунду в беседе наступает неприятная пауза. Маленькие глазки Лафосса оглядывают комнату и ненадолго останавливаются на пианино. Созерцание инструмента, похоже, доставляет Лафоссу тайное удовольствие.

– Вам по вкусу ваше нынешнее жилье? – спрашивает он.

Глава 10

Трудно ли найти тридцать рабочих? В нынешние времена нетрудно. А тридцать хороших рабочих, которые смогут выполнить нужную ему работу?

Он уже решил, где будет искать: на шахтах Валансьена. Там, в ведомостях о выписанном скудном жалованье, перечислены люди, привыкшие к труду, который других убил бы за месяц.

Он пишет Лекёру. Лекёр служит – или служил – одним из управляющих на шахтах северного угольного пласта. Когда Жан-Батист там работал, оба, отрезанные от общества, почти полностью сокрытые в этом сыром и глухом углу Северной Франции, с взвинченными от дыма, шума механизмов и нередко вырывающейся наружу дикой жестокости нервами, заключили своеобразный союз, сдружились, хотя с отъездом Жан-Батиста отношения полностью прекратились.