Книга Убить отступника - Олег Мазурин

И вот наступило утро 1 октября. Среда. Точка отчета для гвардейского капитана Голевского. Небо нахмурилось, посерело, подул неприятный холодный ветер. Поплыли, зашуршали вдоль улицы стайки желтых и багряных листьев. Пора было собираться в дорогу. В трудное и далекое путешествие.

Вчера Снетков привез Голевскому в конверте оплаченную подорожную. Капитан вскрыл пакет и увидел напечатанные строчки:

«Объявителю сего (далее вписано красивым почерком) капитану лейб-гвардии Московского полка господину Александру Голевскому из состоящих в ведомости Почтамтов двенадцати лошадей от Санкт-Петербурга (снова вписано) до Красноярска и обратно со всех почтовых станций без наималейшего замедления и остановки давать за указанные прогоны почтовых лошадей во уверении сего при подписании Почт-Директора, с приложением Санкт-Петербургской Почтамта печати, дана сия подорожная». Сбоку, рукой главного почтмейстера России написан номер подорожной. Внизу, той же рукой – «Сентября», «30-го» и печатными буквами «дня 1831 года». Бумагу удостоверяла печать столичного Почтамта и витиеватая подпись почт-директора.

– Вот и славно, поручик, – сказал Голевский.

Снетков протянул ему еще четыре конверта.

– Что это, сударь?

– Этот конверт с красным сургучом – дозволение посетить могилу Боташева, другой – разрешение на двухмесячный отпуск, в третьем – особый бланк, выданный начальником всех сибирских почт для быстрой подачи лошадей на станциях, а в четвертом – две тысячи рублей на непредвиденные расходы. Деньги выделены из Казенной палаты, в коих по возвращению следует дать отчет. Сударь, вы понимаете, что мы не можем вас сопровождать открыто, с казаками или жандармами. Миссия весьма секретна.

– Понимаю.

– Но за вами будет тайно ехать наш человек, жандармский поручик Фокин в партикулярном платье, а с ним еще двое наших агентов, переодетые в слугу и кучера. Поручика вы узнаете по тайному паролю. А пароль таков. Начинает он первый. Вопрос: «Сударь, вы не из Петербурга, кажется, лицо мне ваше знакомо». Вы отвечаете: «Нет, я из Москвы, но в Петербурге я жил когда-то, на улице Морской». Он: «Вот как, а я жил на Невском». Запомнили?

– Да.

– Также будете общаться с помощью писем и записок. На бумаге в верхнем правом углу будет надпись по латыни стоять «Dum spiro, spero!»[4]Так же вы, если хотите предать Фокину письменное донесение или сведение, то тоже указывайте в условном месте условный девиз. Оставлять на тех почтовых станциях, где побывали, на имя господина Уварова. Уяснили, сударь?

– Вполне, поручик.

– Секретные депеши относительно вас мы разослали по городам, где вы проследуете. У Фокина будет на руках ордер от имени графа с правом арестовывать любого, на кого вы укажете как на заговорщика. Поручик будет слать нам курьерами известия из каждого города, где вы остановитесь. Так что его превосходительство будет всегда знать о ваших передвижениях и возможных успехах.

– Хорошо. Завтра же я отправляюсь в путешествие.

Снетков доброжелательно посмотрел на капитана. Слова прозвучали вполне искренне.

– Удачи вам, капитан. Храни вас Бог.

– Спасибо.

Вот что было вчера. А сегодня поутру Голевский написал письмо своей тете о том, что надолго уезжает и оставляет все на управляющего Аристарха. Тетя уже собирается в Петербург, но видимо, не суждено им свидеться после многомесячной разлуки. Увидятся после вояжа, если все будет благополучно. Не забыл написать Александр и краткое послание своему брату. Сын Кузьмы по-мальчишечьи шустро сгонял на городскую почту, отнес письма. Игнат помог Голевскому собрать чемодан, Александр Дмитриевич взял шкатулку, любовное признание Даши, Евангелие, с десяток любимых книг. Подошел к иконе. С надеждой взглянул на лик божий.

– Спаси и сохрани. – И начал молиться.

Вошел Игнат и доложил:

– Барин, лошади готовы.

– Хорошо, Игнат. Ступай, голубчик, я позову тебя.

Старик кивнул и вышел. Голевский дочитал псалом, сказал «аминь!» и перекрестился.

Посидели на дорожку, вздохнули, встали. Кухарки и горничные всплакнули, даже управляющий Аристарх прослезился. Все вышли во двор. Игнат вынес чемодан, погрузил в почтовую кибитку. Голевский сел в нее, Игнат – рядом.

…Северная Пальмира осталась позади.

Голевский погрузился в сон. Двадцать две версты – и вот уже почтовая станция София. Следом другая, третья… Заночевать он решается в славном городе Новгороде, в гостинице.

Глава 4

Утром 2-го октября Голевский покинул Новгород. Проехав Крестцы и Валдай, капитан заночевал в селе Хотилово. На следующий день снова отправился в путь. Проскакав верст сто, остановился на почтовой станции Медная. В тридцати верстах отсюда была уже Тверь. Александр Дмитриевич решил немного передохнуть и перекусить. Коляску так трясло на ухабах, что ему чуть не сделалось плохо. Станционный смотритель, седой худощавый старик, встретил его любезно. Посмотрел подорожную, кивнул.

– Лошади сейчас будут готовы, ваша милость. Не изволите ли чаю? А может, и покушать?

– Да распорядись, голубчик, я чертовски голоден.

– Сию минуту. Глаша!..

Жена смотрителя, тоже худенькая, косоглазая старушка, поняла мужа с полуслова и наказала дочери насчет чая. Дочка метнулась разжигать самовар. Игнат остался на улице у коляски. Присмотреть за ней и помочь ямщику запрячь лошадей.

Почтмейстер не успел вписать в книгу номер подорожной капитана, как в дом вихрем влетел бравый обер-офицер в гусарском ментике и доломане темно-синего цвета. Голевский сразу же узнал лихого кавалериста. И как его было не узнать! Известный бретер Цаплин. Поэт, кутила, храбрый вояка. Когда-то любимчик великого полководца Н. Н. Раевского. Семь лет назад на глазах Голевского от выстрела поручика скончался родной брат известного декабриста Ивана Анненкова – Григорий. Голевский был секундантом на той злополучной дуэли. На лице гусара виден шрам от сабли французского кирасира. За одну из дуэлей Цаплина, тогда ротмистра Павлогорадского гусарского полка, отправили рядовым-драгуном на Кавказ в действующую армию, он достойно сражался с горцами, отбыл наказание, снова заслужил офицерское звание и снова числится в гусарах, только уже Ахтырского полка.

Цаплин не стал отдавать честь капитану, хотя по званию был младше Голевского. Это было вполне типично для того времени. Отдавать честь или подчиняться приказу старшего по званию, но только другого полка, пусть даже и того же рода войск, не очень любили в армейской среде. Поэтому кавалерист Цаплин лишь небрежно кивнул и тут же грозно гаркнул смотрителю.

– Лошадей, каналья! Живо! Ну!..

Старик съежился и с немой мольбой посмотрел в сторону Голевского, как бы ища его поддержки. Запинаясь, проговорил: