Книга Карта Талсы - Бенджамин Литал

Потом мы спали. Вскоре, когда солнце стояло уже высоко, в нашей спальне – ну, чьей-то спальне, гостевой спальне Альберта – стало жарко. Я водил руками по пустой простыне, чтобы впитать ее прохладу. Эдриен перевернулась. От нас, наверное, нехорошо пахло. Даже когда мы начали, от нас уже разило со сна. Нам захочется в душ. Я уткнулся ноздрями в руку Эдриен, в сгиб ее локтя. Пахло, как от пластыря. Кожа давила на ободки ноздрей. У меня пока еще не было особых прав на ее тело: когда Эдриен зашевелилась, я отстранился. Открыв глаза, она окинула меня ленивым взглядом, после чего не пошевелилась и не отвела взгляд, и в этом было столько близости. Я хотел отпустить какой-нибудь циничный комментарий, сказать, что мы разленились или устали до смерти, но меня переполнили чувства. Она так и смотрела на меня, настойчиво, пристально, я из последних сил забрался на нее, едва в сознании, и мы сплелись, вспотели.

И в обед, снова, уже нарочно. С пустыми животами и непонятно почему охрипшие. Во всех цветах радуги. Словно извиняясь перед теми, кто внизу. Вены у нее на горле вздыбились, покраснели, словно это было вовсе не развлечение. Но я не давал ей выйти на свежий воздух. Я удерживал ее в горящих простынях. Мы снова заснули, соприкасаясь, чтобы было еще жарче, чтобы потеть еще больше.

Через долгое-долгое время в двери показалась голова Чейза.

– Гм, народ уже уезжает.

Эдриен сорвала простыню, свернула и набросила на голову и ссутулилась, как старуха. Естественно, домой она поедет с Чейзом.

– Надо голову покрыть, – сказала она с деланым акцентом. – Ради приличия.

Когда я укладывал в машину барахло Эдит и Кэм, ко мне подошел Чейз и пхнул кулаком в живот. Выглядел он при этом дружелюбно.

– Хорошо, – сказал он с оценивающим и ироничным видом: он меня одобрил. Потом, когда мы втроем уезжали, он помахал нам рукой.

– Будь с Чейзом повежливее, – сказала Эдит.

Окна в машине были еще открыты; мы пока даже не выехали с территории Альберта. Уши хотели слышать лишь мягкий шелест едущих по гравию шин.

– Почему?

– Вы с ним не конкуренты.

– Ты откуда знаешь?

– Они никогда не были как парень с девушкой. Скорее как брат и сестра.

– Я в этом не так уверен, – ответил я.

Эдит какое-то время молчала.

– Понимаешь ли, Джим, Эдриен росла совсем без присмотра. Потом начала встречаться с ребятами из своих групп. Страсти накалялись до предела. Стоило им услышать, как она поет… ты сам слышал? Ей было четырнадцать лет. И столько парней. Без Чейза она бы не выжила. Та Эдриен, которую мы знаем.

– Ты имеешь в виду – в буквальном смысле не выжила? – спросил я.

– Да. Могла не выжить, Джим.

Послеобеденное солнце било в лобовое стекло. Оно было грязным. Я подумал, если я остановлюсь на заправке, чтобы помыть его, не будет ли это выглядеть как тихая агрессия. Я был раздражен: мне лучше было бы ехать домой одному.

Эдит снова заговорила.

– Эдриен с Чейзом знакомы с детства, потому что дружили их семьи. Я не знаю, с какой скоростью это все развивалось, но он начал ее защищать. И с кем бы она ни встречалась, Чейз всегда был рядом. Он стал ей реальной опорой.

– Ты хочешь сказать, что она и спала и с ним, и с другими?

– Ну наверное!

– То есть я могу быть очередным другим.

Родители возмутились насчет того, что в машине пахло куревом. С тех пор, как я приехал из колледжа, они ею не пользовались. Но, вернувшись из Бартлсвилля, я уснул, а отец тем временем решил поменять масло.

– Наверное, это потому, что кто-то окна не опускал, – сказал я.

Это произошло не за ужином – такое мои родители считали чересчур уж театральным – но когда убирали со стола. Я носил тарелки, а папа мыл. Мама, вместо того чтобы оставить нас, встала в дверях и начала обвинения.

Так кто это был, кому я разрешил курить в машине?

Мне не казалось необходимым называть друзей поименно.

– Да просто ребята, – ответил я. – Не знаю. Вас пассивное курение беспокоит?

Но, очевидно, дело было не в этом, да и не в запахе. Мама не сдавалась.

– Слушай, – сказал я, взявшись за нож с доской для разделки. – Мои друзья курят. Поэтому я позволяю им делать это и в моей машине.

– Но как ты понял, что они друзья?

Я посмотрел на нее. Мама зашла слишком уж далеко. И она сама это понимала.

– По их искусству. По делам их.

Я хотел сделать вид, будто я в гневе. Но цитата из Библии прозвучала невразумительно.

– Понимаю, что все это кажется совсем богемным, – продолжил я, – и, следовательно, глупым – или же просто глупым и неубедительным для богемы, в наше-то время. – Я все еще пытался отмазаться. – Не знаю, но они учат меня большему, чем преподаватели в колледже.

Это была самая крупная ссора с родителями на моей памяти. Они были крайне тихи. Папа потом остался стоять рядом, как будто бы ждал, пока я вытирал посуду. Я рассказал ему о книге про Киссинджера[11], которую тогда читал, расшифровки его телефонных разговоров за 1973 год с Голдой Меир[12]и другими. Я знал, что это его заинтересует. Он брал у меня тарелки и ставил их на полки.

– Думаю, мне надо сказать маме, что я со своего пути не собьюсь.

У отца был нос в форме равностороннего треугольника с продолговатыми ноздрями, как у волка, тонкие четкие губы, и казалось, что он легко воспринял то, что я сказал, то есть быстро уловил здравый смысл и благие намерения, скрытые в моих словах. И я тут же пожалел о том, что сказал хоть что-то, но в то же время папина благосклонность немыслимо мне помогла.

А тот день, когда я принес Эдриен пистолет, – я до сих пор очень горжусь этим безумием. Одним солнечным утром в июле я поставил машину возле ее студии, а в бардачке у меня лежал маленький синий пистолет. Я достал его и взвесил на ладони – как подарок, купленный за чрезмерно большие деньги, который, пока ты его еще не вручил, больше вибрирует от твоих собственных желаний, нежели от мечтаний одариваемого.

По приглашению Эдриен я снова начал ходить в студию, на следующей же неделе после возвращения из Бартлсвилля. Но все же она игнорировала мои претензии на романтические отношения. По вечерам она ничего делать не хотела, не касалась меня, не приглашала в свой пентхаус. И я не напоминал о том, что было.