Книга Чернокнижник - Максим Войлошников

Во время войны Волынский был в действующей армии, где пригодились не только его военные таланты, впрочем, невеликие, но и умение наводить морок на врага. При этом он успевал интриговать против фельдмаршала Миниха.

После окончания активных действий его вернули в Санкт-Петербург и назначили обер-егермейстером, заведующим царской охотой, то есть вывели в первые чины двора.

Именно тогда он и вызвал к себе Лодью. Дом Волынского стоял на том месте, где позднее, во времена Екатерины Великой, открылась Обуховская больница, одна из первых городских лечебниц в России. Этот участок прежде принадлежал Нарышкиным — на девице из этого рода, кузине Петра Великого, и был женат Артемий Петрович.

Вызов был к вечеру, Гавриил подошел к дому при свете факелов, горевших на фасаде. Скромно одетого пришельца встретил наряженный лакей и повел по коридорам, заполненным множеством экзотических предметов, говоривших о годах, проведенных их владельцем на Востоке. Полутемные переходы, завешанные масками, деталями азиатских доспехов и замысловатыми орудиями, производили впечатление таинственности, чего, по-видимому, здесь и добивались. Проводник оставил гостя в кабинете Волынского, освещенном свечами. Тут предметы на стенах и массивные фолианты на полках однозначно указывали на увлечения хозяина, связанные с магией. Однако самым примечательным был сам хозяин.

Лодья предстал перед человеком внушительной наружности, с породистым лицом, выдававшим решительный и гневливый характер, высоким лбом — знаком незаурядного ума. Вместе с тем, на губернаторских постах Астрахани и Казани он отличился алчностью и мздоимством, которые, впрочем, тогда большими недостатками не считались. Хозяин сидел за столом в персидском халате, должно быть, оставшемся еще с той поры, когда ездил он в Персию послом и лазутчиком Петра I.

— А, Гаврила. Так тебя?

— Да, ваше превосходительство.

— Я высокопревосходительство, — наставительно заметил хозяин. — Но, впрочем, можешь звать меня попросту, Аркадий Петрович. Мне его сиятельство Яков Виллимович написал про тебя, что одарен ты многими весьма необычными способностями и не обделен усердием к науке. Да и учебное начальство на то указывает… Только не указывает оно того, что я в глазах твоих вижу. Что, сказывают, щипнул ты киевских ведьм за жопу?

— Одну. И не я щипал. Одначе отстали после того.

— Правильно. Обнаглели совсем эти ведьмы. Мне в Казани татарские колдуньи поначалу тоже пытались козни строить. Да я их в рог бар-раний! — Волынский стукнул кулаком по столу. — Да не оттуда подуло: вышло так, что выжили меня из Казани наши же попы да с ними нынешний господин кабинет-министр Ягужинский. Не дал я попам по их дури мечети ломать. Мятежа татарского мне только недоставало! Они и обозлились. А Ягужинский этот, литвин, бывший обер-прокурор, ох, остер! Алексашку Меншикова в бараний рог согнул, который еще царицей Катериной вертел как хотел. Так остер! Не в одиночку, правда, не в одиночку Меншикова свалил… Ну а нынче и царицы Анны сердешным другом Бироном господин кабинет-министр по-своему крутит, немецкой дубиной! С цесарцами снюхался, с Веной… Ну, ничего, ничего — будет и на нашей улице праздник! Мы из Салтыковых, нами Русская земля держится…

Тут Волынский спохватился, что мог сказануть лишнего, и на минуту замолк.

— Однако перейду к нашему разговору, — продолжил он. — Послушай, побывал я в Европах, и завидки берут, как живут немецкие люди! А почему все? Науки у них развиты, и те, что у всех на виду, и иные, о коих вслух не говорят. Не просто у них было, через страдания прошли, религиозную войну страшную. Но как продвинулись! У нас же страданий тоже принято было без меры — от Иоанна Грозного до Петровых великих и ужасных тоже дел! А пользы где? При Иоанне Грозном жил страшный Алоизий Бомелий, да и сам Иоанн Васильевич тоже был не слаб. Да только после них есть ли продвижение по стезе тайного знания? На всю Россию-матушку только Брюс один был, пока меня кой-как не поднатаскал. Да еще позднее Лесток прибавился, Петров лекарь, хитрый наследник Бомелия… Шпион французский — равно как и Бомелий английским был. Почему так мало? Без знания законов естественного мира и чернокнижие не процветет! Да и наоборот — то же самое, ибо законы натуральной природы неподатливы любознательному человечеству! Запад на сей стезе далеко продвинулся, а мы — гораздо как менее! А дел-то сколь в России переделать надобно, и человечеству пособить! Как выйти? Знаний надо набираться! Время дорого! При Петре Алексеиче было намерение завести в России университет и разные школы, чтобы инженеров и архитекторов, берг-мастеров и алхимиков учить на всю страну! Промышленность разную надо заводить, а мы одним уральским чугуном да суконными мануфактурами довольствуемся! Плохо дело, но надо бороться. И чернокнижие в том далеко не помеха — а то как узнать тайны иноземных мастеров, кои рьяно ими блюдутся? Как узнать тайны материй, доселе неузнанные? Да и страну защитить от тех же иноземных чернокнижников бывает нужно, особо во время войны, когда законы человечества прекращаются… Я силу нынче заимел, думаю применить ее к добру. Чтобы завести людей, сведущих и в науке, и в тайном знании, надо способных учиться посылать за границу. Дабы потом эти свои, коренные, а не немцы нанятые, у нас тут учителями везде были… Да не знатных, как при Петре, а попроще людей посылать, для коих это возвышеньем бы стало и они ревностно бы за учебу взялись. Война, почитай, закончилась, теперь наконец можно и об сем важном деле позаботиться…

Лодья молча слушал излияния вельможи.

— По всему вижу, что с великой жаждой постигаешь ты науки естественные, а также и точные, — обратился тот непосредственно к гостю. — Поэтому думаю я тебя да еще кое-кого послать через Санкт-Петербургскую академию наук в Германию, в тамошние университеты…

Он сделал многозначительную паузу.

— Но о тебе еще особо! — продолжил, пристально глядя в глаза Лодье. — Другие избранные мной таланты безусые еще. Ты же парень уже в годах, потому я думаю тебе и иное дело поручить: втереться в тамошнюю политику и служить на пользу государству. С твоими способностями, кои подобны дару мурзы Тевкелева, о которых граф Брюс поминает, можешь ты немалую пользу государству принести еще до окончания учения. Это хорошо, что ты в юности морского зверя бил. Твердая рука может пригодиться для государственной нужды. Я лелею некоторые политические планы и чаю не без твоего участия их воплотить для пользы государства Российского… Что скажешь?

Он впился взглядом в лицо собеседника, выискивая роковую слабину. Но тот не дрогнул.

— Скажу, что я с удовольствием взялся бы за все, что вы полагаете мне поручить и доверить, поскольку это сходно с моим образом мыслей и чувств.

— Ну и ладно. Тогда к делу…

Кратко он посвятил Лодью в суть нынешней политики.

Ситуацию он объяснил следующую: в нынешней европейской войне на одной стороне находились Австрийская империя, Саксония и Россия, слабо поддержанные частью германских государств, с другой — Франция, Испания и Сардинское королевство, управляемые разными ветвями Бурбонов. Для Венской империи ход войны был неудачен, и будущий мир ослабит ее позиции. Однако Франция, наверное, посчитает это недостаточным и пожелает добиться большего перелома, что приведет к активному поиску новых политических конъюнктур…