Книга Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Как мне научиться говорить на сцене естественно? Надо, чтобы волновалась не актриса, а персонаж. Мне надо научиться доверять своим противоречивым импульсам».
бульвар Пико
июнь 1960 года
Мэрилин отпраздновала свой тридцать четвертый день рождения в Голливуде, у Руперта Алена, своего агента по связям с общественностью и друга, в его квартире на Сибридж-плейс. Весь вечер она беседовала с драматургом Теннеси Уильямсом и его грозной матерью Эдвиной.
Очень встревоженная приближением этой даты, она вновь начала сеансы со своим спасителем. «Это повторяется, — говорила она Гринсону, — я все время возвращаюсь назад». Иногда у нее было впечатление, как будто она поет свою жизнь под музыку, постоянно повторяющуюся, с трудом попадая в такт. В студии «Фокс», ожидая съемок одной из последних сцен «Давай займемся любовью», Мэрилин написала на клочке бумаги: «Чего я боюсь? Что не смогу играть? Боюсь своего страха сцены? Я знаю, что могу играть, но я боюсь. Я знаю, что не должна бояться. Но не бояться значило бы вообще не быть».
На съемках ее предыдущего фильма «Некоторые любят погорячее» под руководством Билли Уайлдера Мэрилин с панической тревогой почувствовала, что ее уже не так ценят. Ей пришлось защищать себя. Однажды Монро не захотела выйти из своей гримерной на съемки сцены, в которой пела Running wild. Уайлдер попросил Сандру Уорнер, певицу, игравшую Эмили, одну из музыкантш в оркестре, взять микрофон и спеть под музыку: «Мэрилин точно придет, когда услышит, что ты поешь вместо нее». Действительно, слыша эту песню из-за кулис, Мэрилин вышла, бросила уничтожающий взгляд на Уайлдера, спокойно объявившего со своим венским акцентом: «Начнем с начала». Мэрилин с яростью и блеском запела. В конце съемок для афиш вместо беременной Мэрилин были вынуждены сфотографировать дублершу. На рекламных фотографиях — Сандра в платьях главной героини фильма, с приклеенной головой Мэрилин Монро, а рядом с ней Джек Леммон и Тони Кертис. Мэрилин не могла не согласиться, но затаила обиду. Она еще долго не простит Сандре Уорнер этой «кражи тела».
На тех же съемках костюмер Орри-Келли снимал мерки, чтобы сшить платья, с двух актеров-мужчин, которым предстояло переодеться в женщин, а потом с Мэрилин. Он имел несчастье сказать ей: «У Тони задница красивей, чем у тебя». Разгневанная, она обернулась и распахнула блузку: «Возможно, но у него нет такой груди!»
Но была и другая Мэрилин. Уайлдер долго вспоминал об этой сцене: она не выходила из своего фургона, и когда помощник режиссера пришел за ней, то увидел, что Мэрилин читает «Права человека» Томаса Пейна. «Пошел ты!» — бросила она. Впоследствии, когда Билли Уайлдера спрашивали об опозданиях звезды во время съемок, он отвечал: «У меня не было проблем с Монро. Это у Мэрилин были проблемы с Монро. В ней было что-то, что ее кусало, грызло, ело поедом. В ней был какой-то разлад, она словно искала потерянную часть себя. Как в этой сцене из «Некоторые любят погорячей», когда она, пьяная и спросонья, открывая ящики комода, должна была приговаривать: «Куда подевалась эта бутылка бурбона?» Мы положили по записке в каждый ящик, чтобы напомнить ей реплику. Но это не помогло, и, на шестьдесят третьем дубле за два дня, я отвел ее в сторонку и сказал: «Что происходит? Не беспокойся. У нас получится». Она удивилась: «О чем не беспокоиться?» Мы сделали восемьдесят дублей. Но в конечном итоге дело того стоило. Это была великая актриса. Вечно опаздывающая Мэрилин была лучше всех других актрис того времени. Если бы мне был нужен кто-то, кто всегда является вовремя и знает наизусть все реплики, я бы пригласил свою старую тетушку из Вены. Она всегда вставала в пять утра и никогда ничего не забывала. Но кто захотел бы увидеть ее на экране?»
Вечером Уайлдер возвращается домой, целует жену, высокую красавицу Одри Янг, и говорит ей:
— Мэрилин была великолепна. Если бы мне было суждено изменить тебе с женщиной, это была бы она.
— Если бы мне было суждено изменить тебе, я бы тоже выбрала ее, — ответила она.
В последний раз Билли Уайлдер видел Мэрилин Монро весной 1960 года, во время съемок «Давай займемся любовью», на приеме после показа фильма «Зуд седьмого года», устроенном в ресторане «Романофф» в Беверли Хиллз. Уайлдер предложил ей женскую роль в его следующем фильме «Нежная Ирма». Недавно была церемония вручения Оскаров: Уайлдер был признан лучшим режиссером за фильм «Некоторые любят погорячее», И. А. Л. Дайамонд — лучшим сценаристом, а Джек Леммон — лучшим актером. Платья Орри-Келли объявили лучшими костюмами. Мэрилин, незабываемая Душечка, не получила номинации. Когда она узнала о награждении Симоны Синьоре за ее роль в малоизвестном британском фильме «Комната наверху», она, казалось, совсем не расстроилась, а даже была довольна.
Уайлдер встретился с ней на следующий день.
— Как ты? Не слишком переживала?
— Нет, я вычитала у Фрейда, что мы часто подсознательно стремимся к неудаче. А потом, все-таки многие не любят слишком горячих женщин.
— Знаешь, Мэрилин, видел я твоего Фрейда. Он был довольно несимпатичный тип. Я сохранил о нем неприятные воспоминания. До войны я жил в Берлине. Я был молодым журналистом, и мне пришла в голову экстравагантная идея поехать в Вену, чтобы взять у Фрейда интервью. Это был самый большой провал в моей карьере. Я брал интервью у Рихарда Штрауса, Артура Шницлера и многих других — тебе это, конечно, ничего не говорит, но то были деятели искусств того времени, когда Вена была культурной столицей Европы. Фрейд жил на Бергштрассе, в мещанском квартале. Я приехал со своим единственным оружием: карточкой репортера «Штунде». Я хотел написать статью на тему политических событий в Италии, о Муссолини… Это было в 1925 или 1926 году. Я думал, что Фрейд может рассказать мне много нового. Я навел о нем справки. Он ненавидел газеты так же, как и журналистов, потому что все они над ним насмехались. Я в этой войне сохранял нейтралитет: никогда не встречал ни одного австрийца, который прошел бы психоанализ, да впрочем, вообще ни одного пациента психоаналитика. Журналисты ненавидели психоанализ, а психоаналитики ненавидели журналистов. Я долго задумывался, почему это так. Наконец, похоже, я понял: возможно, в конечном итоге девиз журналистики совпадает с девизом психоанализа: «Когда миф интереснее правды, расскажите миф». Кстати, профессия журналиста не так отличается от моей нынешней профессии режиссера. И журналист, и режиссер стремятся не к правде, а к правдоподобию. Мы творим образы, которые что-то говорят людям, неважно, правдивы эти картины или нет. «Когда я вошел к профессору, я словно погрузился в какой-то колодец. Служанка открыла мне и сказала: «Герр профессор сейчас обедает». Я ответил: «Я подожду». В Европе, в той ныне исчезнувшей Mitteleuropa, врачи принимали пациентов в своей квартире. У Фрейда гостиная служила приемной, а через дверь, ведущую в его кабинет, я разглядел диван. Диван был совсем небольшой, весь покрытый турецкими коврами во много слоев. У Фрейда также была коллекция античного и доколумбовского искусства. Но больше всего меня поразил мизерный размер знаменитого дивана. Все грандиозные теории о бессознательном основаны на анализе психики крайне низкорослых людей. Кресло Фрейда было в изголовье дивана, несколько позади. В какой-то момент я поднял глаза и увидел в дверях Фрейда. Это был человек маленького роста, с салфеткой на шее, ведь он только что вышел из-за стола. Фрейд спросил: «Репортер?» Я ответил: «Да, у меня есть несколько вопросов». Он перебил меня: «Дверь там». И выставил меня вон. Вот и все. Интервью не состоялось.
