Книга Самец - Камиль Лемонье

У порогов дверей сидели старые женщины в новых чепцах со сложенными на коленях руками и глядели на происходившее веселье. Радость, что они еще на белом свете после стольких праздников прежнего времени, в которых им так же приходилось принимать участие, распрямляла на их окаменевших лицах бесчисленные складки. Их морщины растягивались улыбкой. И они сидели там, радостные, охваченные воспоминаниями о минувшей поре.

Деревня высыпала на улицу. Кучки девушек ходили, обнявшись, по всей ширине улицы. Их синие, зеленые и белые с черным и красным горошком платья казались на солнце цветными пятнами. Они прогуливались медленным шагом, покачиваясь на своих бедрах. Их сильно напомаженные волосы отблескивали глянцем; косынки, прикрывавшие их смуглые груди и шеи, рябили складками. Девушки, что были попроще, опускали глаза, смущенные роскошью собственных нарядов, а другие смело обдавали улыбками алых губ парней, которые подталкивали друг друга локтями при их проходе. Желание разогревало толпу. Она шла вдоль домов непрерывными рядами, доходя до самых полей, направлялась по тропинкам и рассеивалась позади заборов.

Торговцы раскинули палатки у церковной стены. Это было приглашением, привлекавшим мужчин, девушек и детей, удерживая их перед выставленными товарами. На клетчатых белых с красным скатертях стояли банки с миндальным пирожным, лежали в кучах сахарные леденцы, крендели и конфеты. Связки сосисок висели под навесами, пестрея прослойками липкого желтого жира. Груды пряников, облитых, словно лаком, яичным белком, выступали на лотках, а на тарелках высыхали сладкие пирожки из слив, обсыпанные сахаром и уличной пылью. Недалеко какой-то разносчик развернул свою палатку с парусиновым пологом, под которым на лотке лежали сигары, трубки, куклы с восковыми головками, дудки и деревянные свистелки. Деланно-скрипучим голосом предлагал он женщинам сережки, булавки, карманные зеркальца, кольца и всякие ювелирные подделки с красными, желтыми и зелеными каменьями, которые сверкали в лучах солнца. На другом конце площади мрачные существа – подобие висельников – разбили палатки с тиром «для стрельбы в цель». Тут в особенности царило оживление. Люди стояли с разинутыми ртами. Целыми вереницами ожидали своей очереди стрелять. Вкладывался патрон, стрелок прижимал приклад к плечу, расставив ноги, растопырив в стороны локти. Раздавался выстрел. Этот резкий и сухой удар, непрерывно возобновлявшийся, присоединялся к хриплым возгласам торговцев.

И неожиданно для всех вдруг появилась шарманка среди толпившегося народа. Шарманщик вертел рукоятку, глядя перед собой, с тупым от усталости и солнца лицом и порою поправлял ремень, который давил ему шею. Шарманка звучно играла, и музыка разносилась далеко окрест. Кучки людей сбегались ближе к музыке, и скрипучие ноты пищавших флейт выделялись среди низких звуков тамбурина. Веселье росло от всего того, что было шумом, сиянием, зрелищем, предлогом покричать и посмеяться.

Танцующие кружились в хороводах, мужчины брались за руки и образовывали дуги над головами плясавших женщин. Кончались танцы и снова начинались в другом месте с тесными хороводами, в ожидании начала бала в «Зале солнца». И пот струился со всех участников торжества под палящим небом. Обжигались спины, рубашки прилипали к телу, и пот струями стекал по щекам. Женщины подергивали бедрами, чтобы намокшее платье отстало от тела.

В три часа пополудни усилилась давка в том месте, где находилась «Зала солнца». Надо было подняться на две ступеньки. Их брала приступом толпа, которая скучилась среди криков стиснутых со всех сторон девушек и среди взрывов смеха парней, пробиравшихся между ними, расталкивая плечами и руками. Толпа рассеивалась по зале, где некоторые усаживались на скамьи вдоль стен, а другие принимались сразу без удержу танцевать с церемонными и тяжелыми жестами. На подмостках залы сидел оркестр из двух кларнетов, одного корнет-а-пистона, тромбона и барабана, и корнет-а-пистон, мерно покачивая головой, отбивал такты, управляя оркестром. Разбросанное по всей деревне веселье, казалось, сосредоточилось теперь в этой «Зале солнца», которая дрожала и колебалась под несмолкаемым топотом плясавших ног.

Глава 12

Жермена в это время шла к деревне небольшими шагами. Дочь фермера из «Ивняков» Селина Малуэн зашла со своею матерью за нею после обеда, и они решили отправиться пешком. Они втроем шли легкой, непринужденной походкой, то одна за другой, то рядом, где как позволяла ширина дорожки. Порой Селина и Жермена ускоряли шаги, чтобы сообщить друг дружке кое-что на ушко.

Селине шел двадцатый год. Она была небольшого роста, с серо-зелеными глазами, нестройна, некрасива, но так как была на возрасте, то только и помышляла, как бы выйти замуж, беспрестанно мечтая о женихах, которые, однако, не являлись. Один из их родственников – Малуэн – был в городе аптекарем. Его дело шло хорошо. Это был тридцатилетний холостяк, красивый малый. Два месяца тому назад он заезжал на ферму. Селина утверждала, что он глядел на нее с особенной нежностью и даже раз под вечер в сенях ущипнул ее за талию и назвал уменьшительным именем. С этой смутной надеждой, что покорила его, она жила целых два месяца, и сердце ее сладко волновалось радостным ожиданием. Но двоюродный братец что-то медлил показываться, и Селина взволнованно спрашивала Жермену, не может ли та посоветовать ей, как бы ей скорее выйти замуж. Жермена слушала ее с оттенком пренебрежения к этому вздору влюбленной спутницы, время от времени отвечая на вопросы одним или двумя словами, и, давая ей говорить, вскоре совсем замолкла, прислушиваясь только к любви, которая заключалась в ее словах. Охваченная негой, она дошла до того, что делала разные предположения. Она хотела бы их оттолкнуть, но они упрямо возвращались назад. Она чувствовала временами, как к горлу ее подкатывалось что-то жгучее, словно горячая головня, которая то поднималась, то опускалась, и порою ее обдавал с ног до головы кипящий поток, ослаблявший ее. Ищи-Свищи вставал в конце этих кризисов, искушая ее своей решительной мужской силой, и, в то время, как Селина говорила ей о своем двоюродном брате, – мысль, что ей надо только отдаться, чтобы испытать, наконец, всю полноту счастья, овладевала ею и захватывала ее всю. С насупившимися бровями, с туманным, блуждающим по листве взором, она грезила об этом странном парне, об его грубой красоте, о ласковости его слов. Любил ли он ее, однако?

Они направились через лес по тропе, которая сокращала расстояние. Мох покрывал корни деревьев глянцевитым бархатом. Слева и справа кусты простирали свои зеленые занавески, бледневшие в глубине леса, прозрачные, как вода. А над их головами ветви, сплетаясь, соткали легкий сводчатый покров, сквозь отверстия которого просачивался каплями свет солнца. От сырой земли поднималась прохлада. Местами кусты так тесно росли, что, казалось, заграждали Тропинку. Тогда приходилось раздвигать ветви, и Жермена испытывала сладкое ощущение от ласкающего трепетания листьев. В крови ее разливалась томная нега, и тело вздрагивало, как от сладких прикосновений. Порхавшие птицы двигали гибкие сучья. Бесшумно взмахивали крылья в тени. И эта нежность влюбленных птиц присоединялась к широкой радости шумевшей в дневном весеннем блистании земли. Всюду носилась сладость страсти. Ростки дышали острым ароматом бродящих соков; стремление слиться в объятиях сближало ветви. И Селина с Жерменой замолкли, задыхаясь от трепета, разливавшегося во всем их существе. Позади раздавался порой голос отставшей фермерши, которая кричала им, чтобы они подождали ее. Они замедляли шаг, не отвечая.