Книга Сторож брату своему - Ксения Медведевич

– Деревца в ленточках видел? После того дела стоят. Пятьдесят душ ему отдали. К столбам привязали – вдоль дороги и в скалах. Он и пополз – от человека к человеку. Столбы наместник убрать велел, чтоб глаза не мозолили. А деревца в память тех невинных жертв высадили – люди чтят мучеников, молятся, ленты и бубенцы вешают.

– Похвальное благочестие, – сверкнул глазами Садун.

– Фейсала – город огнепоклонников. Тайных, конечно, кому охота джизью платить, – фыркнул парс. – Ну а те, что в мечети и вправду молятся, помалкивают.

– Чтоб соседи к столбам не вывели? – усмехнулся сабеец.

Разбойник показал гнилые зубы в ухмылке: мол, правильно понимаешь.

А потом посерьезнел и сказал:

– Из тех шестерых, – Джавед кивнул в сторону дрожащих под ветром жертв, – взрослых мужчин и бабу к пещере отведем. А мальчишку отдам второму змею. Тот маленький, жрет нечасто.

– Маленький, говоришь… – пробормотал сабеец, пощипывая бороду. – Маленький…

И вдруг встрепенулся:

– А близко он? Этот второй?

– Близко, – скрипнул зубами Джавед. – Халифский караван прошел – он следом пополз. И до сих пор ворочается по камням, голодный и злой. Тут рядом как раз святое деревце стоит. К нему и отведем. Чтоб, значит, все по обычаю было.

– Покажешь мне, – твердо сказал Садун.

– Что покажу? – вздрогнул парс.

– Как оно все делается, – усмехнулся сабеец.

Разбойник цокнул языком и хлопнул по коленям – мол, что ж, как хочешь, человек из столицы.

* * *

Караван аль-Амина, следующий день

…Утро здесь походило на вечер, а в полдень становилось лишь незначительно светлее и теплее. Караван уходил вглубь плато, ветер крепчал. Мухаммад давно потерял представление о сторонах света и, спроси его, где кибла, он бы не ответил. Гул и свист усиливались к вечеру, а к утру опадали, словно воздух обессилевал и отчаивался в своем прибое.

Ученики шейха Джунайда вычисляли направление киблы по мудреной ханьской штуке, коробочке с какой-то странной начинкой. В предутренних сумерках рассвет терялся, и Мухаммаду давно казалось, что солнце встает каждый раз с разных сторон. Еще он велел говорить ему, какой сегодня день от начала путешествия – потому что начал терять счет дням. Сегодня по пробуждении аль-Амину сказали, что восьмой.

Его тень, совсем тонкая и прозрачная, ложилась куда-то совсем не в ту сторону от молитвенного коврика.

– О Всевышний, Единый сущий, Милостивый и Справедливый, создавший небо и землю…

Похоже, и сегодня небо не прояснится. Хотя ему говорили, что на Мухсине другой погоды не бывает. Серые, похожие друг на друга тягучие дни – и непрестанно бьющий о камень, сводящий с ума ветер.

Впрочем, неправда. В скалах Мухсина было на что посмотреть – собственно, сами скалы. За сотни, а может, и тысячи лет секущий камни ветер превратил их в странный, болезненный инвентарь кривых подобий живых существ. Посмотришь на скалу – фу ты, да это ж собака лежит, положив толстолобую голову на лапы. А чуть двинешься на пару шагов в сторону – да ничего подобного, груда камней. Показывали Мухаммаду и корабли, и дворцы, и лодки-таййары, и льва, и даже змея-аждахака…

Вздыхая и сворачивая молитвенный коврик, аль-Амин оглянулся, ища глазами единственное свое утешение в этом мертвом скальном море – юного ханетту, подарок наместника Фейсалы.

Маслено блестя глазами, хитрый парс приговаривал: «Пусть этот цветок красоты скрасит повелителю – да буду я жертвой за тебя, о мой халиф! – томительные дни путешествия».

Воистину, подаренный наместником юный невольник оказался сущим сокровищем: гибкий, изящный, с гладкой, почти безволосой смуглой кожей. Мальчик почти не говорил на ашшари и был, конечно, неверным, не знающим истины – караван привел его из Ханатты буквально накануне. Но аль-Амину его язык нужен был совсем не для разговоров. А уж со своим делом Джамиль – так решил назвать красавчика халиф – справлялся выше всяких похвал.

Во время молитвы юный ханетта почтительно отдалялся от ашшаритов, и теперь аль-Амин пытался высмотреть стройный силуэт в полосатом, туго перепоясанном халате. Даже ватная зимняя одежда не могла скрыть тростниковой гибкости тела, и улыбка Джамиля кружила голову не хуже вина. Кавсара аль-Амин – в наказание, пусть помучается в опале – оставил в столице. Гулямов его отговорили брать на Мухсин: «мой повелитель, их красота поблекнет от трудностей путешествия». Так что ханетта заменял ему и вино, и роскошь нежных прикосновений во влажном летнем воздухе, когда с Тиджра налетает прохладный бриз, и далеко-далеко на таййарах перекликаются лодочники, и с чаши, только что извлеченной из насыпанного в поднос льда, стекает морозная капля…

Вокруг бродили, позевывая, еще сонные люди, расстилали ковры и скатерти – наступало время завтрака. Где же Джамиль, в самом деле?..

– Да благословит тебя Всевышний, о мой халиф…

Тьфу, эти Джунайдовы выкормыши подкрадываются незаметно, как рыси. Юноша в сером халате низко склонился, прижимая ладони к груди:

– До места нам остался один дневной переход, о мой халиф.

Аль-Амин продолжал обеспокоенно вертеть головой. Тут среди нищенской одежды погонщиков мелькнуло пестрое. Красно-зелено-желтые полосы толстого халата зарябили в счастливых глазах халифа, жадно впитывающих все: и грубый кожаный пояс, крепко стягивающий талию над узкими бедрами, и стройные длинные ноги, которые не могли обезобразить даже широкие ватные штаны…

– Да-да… – рассеянно откликнулся аль-Амин, расплылся в улыбке и ласково поманил гуляма пальцем.

* * *

– …Скоро полдень, – кивнул Джавед. – Пора.

Связанный парнишка судорожно забился в крепких руках айяров.

Рот ему заткнули – до поры до времени.

Колючий, рыжий, мертвый от солнца кустик можжевельника жалко колыхался под злыми порывами ветра. С ветки рвались выгоревшие, потерявшие цвет лоскуты. Парс, кивая собственным мыслям, вытащил из-за пазухи халата колокольчик. Тот глухо, странно зазвенел.

Мальчишка мычал и мотал мокрым от слез лицом. Джавед, старательно сопя, извлек из рукава веревку, продел в ушко и принялся навешивать колокольчик на ветку.

– Вы это, к дереву его привяжите, как положено, – приказал он айярам.

Под нависавшей гребнем скалой топорщилась рыжеватая, облетевшая сосенка. Айяры отволокли парнишку к дереву, усадили на землю и принялись старательно прикручивать к высокому стволу.

– А то, знаешь, бывало, что и развязывались в последний момент, – всякое бывало, – покивал парс, отвечая на вопросительный взгляд Садуна. – Страх силы прибавляет – так они веревки рвали и бежали прочь как те антилопы… Приходилось ловить, тащить обратно…

И громко приказал:

– Все? Готово? Тряпку вынимайте тогда. И отходим подальше.