Книга Три жизни Томоми Ишикава - Бенджамин Констэбл

– То есть душевно болен? – уточнила Комори. – Тогда, может быть, лучше отправить мальчика лечиться.

– Он сказал, что в больнице умерла его мать.

– Это правда, и пусть ее душа обретет покой. Но сейчас клиники не такие, как в те времена.

– В какие времена? Когда она умерла?

– В восьмидесятых.

– О господи, совсем недавно.

– У нее были большие проблемы, Бабочка.

– Что случилось?

– Она тоже болела. Мы пытались ей помочь. Пытались защитить честь семьи, как хотела бы она сама. Однажды я все тебе расскажу, Бабочка, и ты меня поймешь.

– То есть она умерла не своей смертью.

– Умереть с честью – это часть природного замысла.

– Комори, мне кажется, что Джей хочет умереть.

– Тогда не следует ему мешать.

– Я запуталась, – сказала я. – Смерть – не единственный выход. Нужно поискать способ вылечить Джея.

– Природа дала нам способность принимать жизненные решения, и мы выбираем достойную смерть, Бабочка. Это бывает нелегко для тех, кого мы покидаем, но мы должны поддерживать их, в то время как они выказывают уважение к нашей памяти о них.

– Честное слово, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– А по-моему, понимаешь, Бабочка. У тебя дар понимания. Смерть – одна из стадий жизненного цикла. Умение выбирать смерть, даже в самой трудной ситуации, – это часть искусства жить.

– Значит, мы должны предоставить Джею страдать и, возможно, умереть, или ты считаешь, что он должен совершить сэппуку?

– Я хочу, чтобы ты кое-что отнесла ему, – произнесла Комори.

Она медленно поднялась и подошла к шкафу, из которого извлекла узкий предмет длиной примерно в фут, завернутый в шелк. Я знала, что это такое, и на мгновение у меня закружилась голова, а в животе закололо. Комори протянула мне сверток и поклонилась.

Я навещала Джея каждый день в течение следующих двух недель и приносила ему виски (больше он ничего не просил). Он все время ходил в пижаме, от него пахло спиртным и немного мочой, начала отрастать редкая бородка, лицо исхудало. Но отчего-то мы то и дело смеялись сквозь слезы – безумно и хрипло. Порой казалось, что он пошел на поправку. Но Джей не хотел выздоравливать.

– Я хочу ее прочувствовать, Бабочка. Хочу погрузиться глубже.

Он сосредотачивался на своей душевной боли, лелея собственное отчаяние, но единственным эффектом было то, что он тупел, и все усилия ни к чему не приводили. Я служила для Джея проверкой в реальных условиях, способом измерить глубину падения. Он ослабел и постоянно дрожал. Руки и ноги у Джея были покрыты синяками и тонкими порезами. Он перестал есть и, насколько я понимала, пил только кофе и виски.

– Я уже близко, Бабочка, – объяснял он. – Уже близко.

В тот последний день я пришла к нему после работы. Дверь он оставил приоткрытой – наверное, для меня, – и, войдя, я услышала, как Джей что-то бормочет в ванной. Я окликнула его, но он не отозвался, поэтому я ждала, играя с лежавшим на столе бумажным пакетом. Он был из аптеки. Я надорвала бумагу, просто так, от нечего делать, и обнаружила чек. Он гласил: «Двусторонние платиновые лезвия, упаковка 10 штук, $4.69». Я почувствовала прилив адреналина, вскочила и рванула дверь ванной. Она открылась. Джей лежал голым в полной ванне, одной рукой держа бутылку виски. На предплечьях у него я увидела ожоги от сигарет, на теле синяки от ударов, которые он сам себе нанес. Но, невзирая на мой ужас и непонимание, Джей казался святым. В углу, рядом с одиноким куском мыла, лежала непочатая пачка старомодных бритвенных лезвий. Джей проследил мой взгляд и произнес:

– Все кончено, Бабочка. Кончено.

– Что, ты наконец решил побриться? – неожиданно пошутила я.

– Ха-ха. Нет. Все кончено, Бабочка.

Я помедлила.

– Может быть, ты прав.

– Знаю, что прав.

– Но только не этими лезвиями.

– Почему?

Я принесла сумку из соседней комнаты, осторожно развернула шелк и достала церемониальный нож в деревянных ножнах, с инкрустациями из более светлых пород дерева, золота и перламутра. Мое сердце бешено колотилось от страха и возбуждения. Я подала Джею нож обеими руками и поклонилась. Влажная духота издала благоговейный вздох.

– Спасибо, Бабочка. Тысячу раз спасибо тебе.

Он протянул к ножу руку, но она так дрожала, что Джей никак не мог его удержать.

– Подожди, – сказала я.

Я прихватила с собой коробочку диазепама. Вытащив четыре таблетки, я сунула их Джею в рот и поднесла к губам бутылку виски, чтобы он запил лекарство. Наверное, нужно было уйти, но я не могла. Мы сидели и ждали, когда он успокоится. Мое дыхание участилось, каждая клеточка насторожилась.

– Зажги мне сигарету, Бабочка.

– Сейчас.

Я зажгла сигарету и поднесла к губам Джея. Он затянулся. Я отводила сигарету в промежутках между затяжками. Когда он докурил, я вновь протянула ему нож. Он схватил его одной рукой и попытался вытащить из ножен, но был слишком слаб, и дрожь еще не унялась. Я отняла нож и чуть не упала в обморок, заслышав звук, с которым лезвие вышло из ножен. Мысли пропали, тишина стояла оглушительная, наполненная только стуком моего сердца. Я вложила рукоятку Джею в ладонь и приставила кончик лезвия к животу.

– Наверное, будет проще, если ты сядешь, – посоветовала я, и мой голос дрогнул.

Я такого не ожидала. Мной овладевало какое-то странное чувство.

– Нет, только не в живот, Бабочка. Пожалуйста. Это слишком жестоко. Я же не самурай. Руки. Порежь мне руки, они уже привыкли.

– Лучше, если это сделаешь ты, а не я.

– А у тебя больше не осталось тех таблеток?

– Остались, но не пей слишком много, иначе отключишься.

Почему я еще не ушла?

– Ну пожалуйста, Бабочка.

Кровь прилила к ушам, наполнив голову шумом.

Я вложила ему в рот еще две таблетки и поднесла виски, чтобы Джей мог запить. Он откинул голову назад, не в силах успокоиться.

Во рту у меня пересохло.

– Может быть, ты еще не готов, Джей.

– Нет, готов.

– Никто тебя не заставляет. Совсем не обязательно во всем следовать традиции. Ты делаешь только то, что хочешь.

– Ты себе не представляешь, как я этого хочу, Бабочка.

– Тогда ты должен сам, – сказала я, но пальцы покалывало при мысли о том, что, возможно, Джей мне позволит сделать это за него.

Он с усилием открыл глаза и пристально посмотрел на меня и на нож, словно пытаясь силой мысли поднести лезвие к запястью. Я стиснула его пальцы, чтобы он точно не выпустил рукоять, но Джей убрал руку, оставив нож в моей ладони. Горло болело, глаза наполнились слезами, я дышала глубоко и часто. Мышцы живота словно не знали, расслабиться им или сжаться, голова разламывалась. Джей кивнул. Я с силой опустила нож на его предплечье и резко провела лезвием, рассекая сухожилия и артерии. Он со свистом втянул воздух (скорее от удивления, чем от боли), и кровь хлынула густой струей. Я подавила внезапное рыдание, которое у меня вырвалось, и упала на пол на четвереньки.