Книга Постдемократия - Колин Крауч

Однако этот раскол нигде не был ярко выражен, и другие различия нередко оказывались более суще­ственными: за исключением Скандинавии, вражда между католиками и протестантами, между адептами и противниками религии или теми и другими, вместе взятыми, нередко задвигала классовые разногласия на второй план. Впрочем, классовая политика пред­ставляла собой весьма заметное явление. Относитель­ное социальное изгойство рабочего класса вело к тому, что его недовольство служило предметом постоян­ных опасений, а нищета отдельных слоев пролетариа­та представляла собой серьезную социальную пробле­му, известную в социальных католических дискуссиях как la question sociale. С конца XIX до третьей четверти XX века поиск ответов на проблему политического су­ществования этого класса являлся одной из важней­ших задач внутренней политики. Если в обществах с сильным влиянием католицизма рост независимых рабочих партий, а соответственно, и развертывание открытого классового конфликта ослаблялись узами межклассового религиозного единства, то этот кон­фликт продолжался и в рамках собственно христиан­ской демократии (Van Kersbengen, 1996).

На протяжении всего этого времени численность ра­бочего класса возрастала, а впоследствии начали уве­личиваться и его доходы, благодаря чему его влия­ние начало сказываться не только на политике в обла­сти трудовых отношений и социального обеспечения, но и на потребительских рынках. Имелись серьезные основания для того, чтобы считать пролетариат клас­сом будущего, а политики почти во всех партиях по­нимали, что их собственная судьба зависит от умения отвечать на его запросы. Более того, динамика мас­сового капиталистического производства середины XX века полностью проявилась лишь после того, как перестройка экономики сделала возможной процвета­ние рабочего класса.

Однако затем, с середины 1960-х годов, относитель­ная численность рабочего класса начала снижаться — сперва в Северной Америке, Великобритании и Скан­динавии, а затем этот процесс распространился на весь индустриальный мир, включая такие страны, как Ита­лия, Франция и Испания, которые все еще испыты­вали упадок сельского хозяйства, связанный с ростом промышленного производства (Crouch, 1999а: ch. 4). Повышение производительности труда и автоматиза­ция вели к сокращению числа рабочих, необходимых для выработки единицы продукции, в то время как по­стоянно росла занятость в административном секторе, а также в различных сферах услуг (особенно тех, что были связаны с государством всеобщего благосостоя­ния). Закрытие многих предприятий в 1980-х и новая волна технологических изменений в 1990-х привели к дальнейшему снижению числа непосредственно за­нятых на производстве. И хотя в рядах рабочего класса продолжало состоять много людей, особенно мужчин, он уже не был растущим классом будущего.

К концу XX века значительная часть рабочего клас­са участвовала только в оборонительных, протекцио­нистских боях. Это наиболее ясно и драматично про­являлось в Великобритании, где рабочее движение, в прошлом весьма могущественное, переживало трой­ной кризис, складывавшийся из чрезвычайно быстрой деиндустриализации, связанной с ослаблением индуст­риальной базы страны, глубокого междоусобного кон­фликта в Лейбористской партии и катастрофически плохо организованной забастовки шахтеров. На поли­тическом уровне Лейбористская партия реагировала на относительный упадок рабочего класса, начавшийся еще в 1960-х, пытаясь взять под свое крыло ряд новых, растущих в численности групп, не занятых ручным трудом. Особенно привлекательной она оказалась для мужчин и женщин, работающих в сфере обществен­ных услуг, которая в тот период вносила важный вклад в увеличение рабочих мест в непроизводственном сек­торе. Однако отчаянный рывок лейбористов влево, произошедший в начале 1980-х, заставил их забыть о своей исторической роли партии, смотрящей в буду­щее, и привел к попыткам сколотить коалицию из все­возможных разрозненных групп. На деиндустриализи-рующемся севере, в Ливерпуле, Лейбористская партия была загнана в воинствующий пролетарский редут — ту же стратегию более долгое время с катастрофиче­скими для себя результатами применяла Французская компартия. На новом космополитическом, постмодер­нистском юге, в Лондоне, предпринимались попытки создать пеструю, внеклассовую коалицию отвержен­ных, включавшую этнические меньшинства и различ­ные группировки, в первую очередь нетрадиционной сексуальной ориентации; по такому же пути в то вре­мя пошла и Демократическая партия США.

И ливерпульская, и лондонская стратегии были об­речены на неудачу. Рабочий класс вступил в XX век в качестве класса будущего, громко заявив о себе как выразителе коллективных интересов в эпоху, изуро­дованную индивидуализмом: он принес с собой обе­щание всеобщего гражданства и возможность массо­вого потребления в обществе, которое знало только роскошь для богатых и существование на грани вы­живания для бедных. К концу века он стал классом проигравших: защита государства всеобщего благосо­стояния теперь опирается на призывы к состраданию, а не на требования всеобщего равноправия. За сто лет пролетариат описал параболу.

Этот процесс имел свои особенности в разных стра­нах, порой различаясь весьма существенно. В Италии, Испании, Португалии и Франции наблюдалось спол­зание влево, обычно следующее за упадком сельского общества, причем относительно сильные компартии этих стран избавлялись от подавляющего советско­го влияния. Временно это привело к усилению рабо­чего движения. В Германии и Австрии большое чис­ло занятых в промышленности сохранялось гораз­до дольше, что снижало необходимость в серьезном пересмотре стратегии, хотя в результате к 1990-м го­дам рабочие движения этих стран оказались особенно неподатливыми к изменениям и адаптации. Сужение индустриальной базы серьезно ударило по рабочему движению в скандинавских странах и подорвало его гегемонистское положение в этих обществах, но важ­ная роль, которую оно играло в предыдущие полвека, помогла ему избежать маргинализации. Однако к кон­цу XX века серьезное и необратимое сокращение чис­ленности стало уделом рабочего класса по всему раз­витому миру. Британский опыт 1980-х годов служит особенно ярким, но отнюдь не исключительным при­мером политической маргинализации пролетариата.

СЛАБАЯ СПЛОЧЕННОСТЬ ДРУГИХ КЛАССОВ

Гораздо труднее пересказать классовую историю ос­тальной — в наше время подавляющей — части насе­ления: всевозможных разнородных групп, включаю­щих в себя лиц умственного труда, административ­ный персонал, духовенство, работников торговли, служащих финансовых учреждений, государствен­ных чиновников и сотрудников органов социально­го обеспечения. Исторически отличаясь от пролета­риата уровнем образования, доходами и условиями труда, большинство этих групп не проявляло жела­ния вставать под знамена рабочего класса и вступать в его организации. Многим из них так и не удалось за­нять никакой независимой позиции на политическом поле. Их профессиональные организации обычно сла­бы (за очень важным исключением организаций го­сударственных служащих, а также врачей, адвокатов и т. п.); они могут отдавать свои голоса за любых кан­дидатов, не имея выраженных предпочтений, которые были характеры для пролетариата и буржуазии.

Из этого не следует, что представители вышена­званных групп с безразличием относятся к общест­венной жизни. Напротив, все они почти наверня­ка окажутся активными участниками организаций и групп, отстаивающих те или иные интересы. Но ши­рокий разброс этих объединений по всему полити­ческому спектру не позволяет им выступать единым фронтом против политической системы, выдвигая четкие требования, как это делает возрождающийся класс капиталистов и делал когда-то рабочий класс. В политическом плане они нередко находятся бли­же к капиталу, поскольку при двухпартийных систе­мах традиционно голосовали скорее за антисоциа­листические, нежели за рабочие партии. Но их по­зиция вовсе не однозначна; например, они являются активными сторонниками гражданского государства всеобщего благосостояния, особенно в части здраво­охранения, образования и пенсионной системы.