Книга Идолы власти от Хеопса до Путина - Андрей Матвеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вот что писал о Сапожке Светоний:
11. Однако уже тогда не мог он обуздать свою природную свирепость и порочность. Он с жадным любопытством присутствовал при пытках и казнях истязаемых, по ночам в накладных волосах и длинном платье бродил по кабакам и притонам, с великим удовольствием плясал и пел на сцене. Тиберий это охотно допускал, надеясь этим укротить его лютый нрав. Проницательный старик видел его насквозь и не раз предсказывал, что Гай живет на погибель и себе, и всем, и что в нем он вскармливает ехидну для римского народа и Фаэтона для всего земного круга.
22. До сих пор шла речь о правителе, далее придется говорить о чудовище. Он присвоил множество прозвищ: его называли и "благочестивым", и "сыном лагеря", и "отцом войска", и "Цезарем благим и величайшим". Услыхав однажды, как за обедом у него спорили о знатности цари, явившиеся в Рим поклониться ему, он воскликнул:
…Единый да будет властитель,
Царь да будет единый!
Немногого недоставало, чтобы он тут же принял диадему и видимость принципата обратил в царскую власть. Однако его убедили, что он возвысился превыше и принцепсов, и царей. Тогда он начал притязать уже на божеское величие. Он распорядился привезти из Греции изображения богов, прославленные и почитанием, и искусством, в их числе даже Зевса Олимпийского, — чтобы снять с них головы и заменить своими. Палатинский дворец он продолжил до самого форума, а храм Кастора и Поллукса превратил в его прихожую и часто стоял там между статуями близнецов, принимая божеские почести от посетителей; и некоторые величали его Юпитером Латинским. Мало того, он посвятил своему божеству особый храм, назначил жрецов, установил изысканнейшие жертвы. В храме он поставил свое изваяние в полный рост и облачил его в собственные одежды…
24. Со всеми своими сестрами жил он в преступной связи, и на всех званых обедах они попеременно возлежали на ложе ниже его, а законная жена — выше его. Говорят, одну из них, Друзиллу, он лишил девственности еще подростком, и бабка Антония, у которой они росли, однажды застигла их вместе. Потом ее выдали за Луция Кассия Лонгина, сенатора консульского звания, но он отнял ее у мужа, открыто держал как законную жену и даже назначил ее во время болезни наследницей своего имущества и власти. Когда она умерла, он установил такой траур, что смертным преступлением считалось смеяться, купаться, обедать с родителями, женой или детьми. А сам, не в силах вынести горя, он внезапно ночью исчез из Рима, пересек Кампанию, достиг Сиракуз и с такой же стремительностью вернулся, с отросшими бородой и волосами…
27. Свирепость своего нрава обнаружил он яснее всего вот какими поступками. Когда вздорожал скот, которым откармливали диких зверей для зрелищ, он велел бросить им на растерзание преступников; и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чем виноват, а прямо приказывал, стоя в дверях, забирать всех, "от лысого до лысого". От человека, который обещал биться гладиатором за его выздоровление, он истребовал исполнения обета, сам смотрел, как он сражался, и отпустил его лишь победителем, да и то после долгих просьб. Того, кто поклялся отдать жизнь за него, но медлил, он отдал своим рабам — прогнать его по улицам в венках и жертвенных повязках, а потом во исполнение обета сбросить с раската. Многих граждан из первых сословий он, заклеймив раскаленным железом, сослал на рудничные или дорожные работы, или бросил диким зверям, или самих, как зверей, посадил на четвереньки в клетках, или перепилил пополам пилой — и не за тяжкие провинности, а часто лишь за то, что они плохо отозвались о его зрелищах или никогда не клялись его гением. Отцов он заставлял присутствовать при казни сыновей; за одним из них он послал носилки, когда тот попробовал уклониться по нездоровью; другого он тотчас после зрелища казни пригласил к столу и всяческими любезностями принуждал шутить и веселиться. Надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями он велел несколько дней подряд бить цепями у себя на глазах и умертвил не раньше, чем почувствовал вонь гниющего мозга. Сочинителя ателлан за стишок с двусмысленной шуткой он сжег на костре посреди амфитеатра. Один римский всадник, брошенный диким зверям, не переставал кричать, что он невинен; он вернул его, отсек ему язык и снова прогнал на арену. Изгнанника, возвращенного из давней ссылки, он спрашивал, чем он там занимался; тот льстиво ответил: "Неустанно молил богов, чтобы Тиберий умер и ты стал императором, как и сбылось". Тогда он подумал, что и ему его ссыльные молят смерти, и послал по островам солдат, чтобы их всех перебить…
Пора остановиться в цитировании биографа двенадцати цезарей. Есть версия, что и Светоний, и Тацит, любившие сплетни и дворцовые интриги, утрировали ситуацию, хотя во многом и были точны. Как есть точка зрения о том, что Калигула стал таким вот исчадием ада после перенесенной болезни. Уже после смерти Тиберия, отменив закон об оскорблении величества (Lex de maiestate) и проведя политическую амнистию, Калигула неожиданно заболел предположительно энцефалитом (по Светонию, эпилепсией, вызвавшей органическое поражение мозга). По другой версии, сказались психические переживания детства. А уже после выздоровления его поведение кардинально изменилось.
Но нас во всей этой истории интересует лишь главное: момент, когда "он начал притязать уже на божеское величие". Так что ни энцефалит, ни эпилепсия, а загадочная египетская болезнь — вот что сделало из Гая Юлия Цезаря Августа Германика Калигулу. Только отчего уроки истории никогда не идут впрок? Или так сладко это — чувствовать себя абсолютным повелителем если и не всего мира, то хотя бы его части?
…Молись за юношу, Калигула!
Не за империю великую —За мальчика молись. Скулило
Зверье в загонах. Им спокойней,
Они не знают беззаконий
И муки, свойственной тиранам.
Мы все познав —себя теряем.
Молись за наше время гиблое,
Мой тезка, гибельный Калигула!
Умер же Сапожок не своей смертью, его убили. Случилось это 24 января 41 года нашей эры. Править ему довелось менее четырех лет. Единственная дочь Калигулы Юлия Друзилла считалась при его жизни богиней. Ей возвели в Риме храм, в котором располагалась скульптурная композиция, где Юлия сидела на коленях у Минервы. Во время переворота двухлетняя девочка была убита вместе со своей матерью — ей размозжили головку об стену.
Наследовал Калигуле его дядя Клавдий, известный своими женами. Развратная Мессалина хотела его свергнуть, но была казнена. Зато Агриппина покормила его ядовитыми грибочками, чтобы трон достался ее сыну. Впрочем, скоро она тоже была казнена… этим самым сыном. А сына звали Нерон.
Про него все знают одно: он сжег Рим.
Да не просто сжег, а сам якобы в это время играл на лире, глядя на бушующие языки пламени, и декламировал поэму о гибели Трои.
Хотя все это неправда. Тацит, которому большинство современных историков верит больше, чем Светонию (по крайней мере, когда речь идет о Нероне и о великом пожаре Рима), сам переживший его в детском возрасте, писал, что на самом деле Нерон немедля отправился в Рим и за свой счет организовал спасательные команды для спасения города и людей. Еще во время пожара он разработал новый план строительства города: установил минимальное расстояние между домами, минимальную ширину новых улиц, обязал строить в городе только каменные здания, а также все новые дома строить таким образом, чтобы главный выход из дома был обращен на улицу, а не во дворы и сады.