Книга Рабыня моды - Ребекка Кэмпбелл

Поэтому в течение дня я отмела разные планы наказания Пенни: избиение, саботаж, клевету и обман. Но стоило этим глупым мыслям покинуть меня, я почувствовала, что в результате неизвестного алхимического процесса они оставили непонятный осадок. И этот осадок был связан с воспоминаниями об одном ирландце — водителе фургона. Естественно, я не собиралась использовать Лайама, чтобы отомстить Пенни. Ее бы это ничуть не задело, даже наоборот, таким образом я преподнесла бы ей на блюде свою голову. Это в большей степени имело духовный подтекст. То, что Пенни плохо обошлась со мной, стало своего рода разрешением мне совершить греховный поступок.

В конце дня Пенни пила граппу и с радостью предавалась ностальгическим воспоминаниям со своим старым знакомым сеньором Солбиати — грустным человеком в мятом льняном костюме. А я заметила знакомую элегантную фигуру, которая двигалась в мою сторону в сопровождении менее знакомой и менее элегантной личности.

— Итак, Майло, — произнесла я, — как тебе понравилась Пенни во всей красе?

Я ожидала потока насмешек, но меня ждало разочарование.

— Она просто произвела фурор. Добавила веселья этой уже начинавшей утомлять вечеринке. После твоего ворчания я и представить не мог, что она окажется такой хохмачкой.

— Да, значит, она была права, — рассмеялась я.

— Права в чем?

— Она действительно понравилась тебе.

Ответ Майло прозвучал совсем не зло, скорее он задумался:

— Ну, возможно, будь она мальчиком и лет на сорок моложе… Пойдем, поедим мороженое. Кстати, это Клод, Клод Малерб.

Я мельком взглянула на человека средних лет, стоящего рядом с Майло. Он был крайне непривлекателен, его лицо принадлежало к тому типу лиц, которые кажутся перевернутыми. Спутник Майло был одет в черную шелковую рубашку — расстегнутые сверху несколько пуговиц обнажали бледную грудь, — узкие черные брюки и ужасные черные ботинки. Волосы были длинные и пахли муссом для укладки.

— Клод Малерб, — повторил по-французски Майло с особым выражением.

— Бонжур, Клод, — был мой ответ, я не придумала ничего умнее.

— Аналитик Малерб, — прошипел Майло.

Ну конечно! Вот в чем дело! Лет примерно пять назад мир моды ухватился за идиотские французские идеи и решил сделать достоянием общественности до той поры скрытый факт: одежда — это лучше, чем любая возможная альтернатива ей. Это проявилось в появлении швов на лицевой стороне вещей и изменении их внешнего вида: они стали выглядеть как вывернутые наизнанку или перевернутые. За всем этим стоял Малерб, выпустивший книгу «Искусство толкования ткани» — самую любимую книгу мира моды, которую никто не читал. Недавно никому не известный philosophe[10]был окружен вниманием известных кутюрье, уволен из провинциального лицея и на короткое время превратился в яркую звездочку на небосклоне средств массовой информации. Сейчас же он выглядел совсем иначе — был одет в берет и курил «Голуаз», вот почему я не сразу догадалась, кто передо мной.

Во второй книге — «Висцеральная одежда» — он предлагал носить одежду с внутренней стороны тела, чтобы таким образом указывать на серьезное заблуждение «биологизма»: внутренним органам не удается привлечь внимание к своей значимости. Но странным образом она оказалась менее популярной, чем первая. После этого Малерб исчез с модного небосвода.

Вот так вот, видите, три года в колледже моды не прошли для меня даром.

— Что ты здесь делаешь, Майло?

— Это небольшой секрет, правда, я не могу сказать тебе. Дело в том, что ты известна своей болтливостью. Думаю, именно поэтому тебя называют «отвислые губы».

Малерб хмыкнул или шмыгнул или фыркнул, продемонстрировав единственный зуб коричневого цвета.

— Ну что ж, меня это ни капли не волнует, — заявила я. Майло знал, что я сказала правду, и запаниковал.

— Ну ладно, хорошо, нет необходимости применять методы гестапо, я расскажу тебе. Ты ведь знаешь, что у «N»… — Майло назвал одну настолько известную сеть магазинов, что я не могу раскрыть вам ее название, какой бы болтушкой я ни была, — очень плохо идут дела. Вот меня и попросили помочь. Я здесь, чтобы ненавязчиво дать понять, что работаю на них.

— Но мне казалось, их пиаром занимается агентство «Свонк»?

— Да, именно так.

— А что же ты тогда делаешь?

— Видишь ли, я здесь именно для того, чтобы создалось впечатление, будто я работаю на них.

— А на самом деле?

— Нет.

— Не понимаю.

— Послушай, это же так просто. Какой имидж у «N»?

— Универсальная, скучная, дешевая одежда.

— Именно так. А какой имидж у «Да! Пиар»?

— Думаю, просто классный. Эксклюзивный. Молодость. Немного наркотиков, немного клубной жизни.

— За наркотики спасибо тебе, дорогуша. Поэтому, видишь ли, как только пойдут слухи о том, что «N» подписали с нами контракт, весь мир, я имею в виду — наш мир — подумает, что они меняют имидж, привлекают к себе молодых, ну и все такое. А ты знаешь, что это может только укрепить доверие фирме со стороны Сити и положительно повлиять на цену акций.

— Но ты ведь на самом деле не занимаешься их пиаром!

— Нет.

— Но почему?

— Потому что мой пиар раз и навсегда отвратит от них всяких старичков. И таким образом те, кто в курсе событий, решат, что «N» — крутая фирма, а остальные просто будут продолжать покупать себе панталоны. Я действительно вдохновляю людей.

— Неужели в «Свонк» не возражают? Это не особо способствует их репутации, правда?

— Это была их идея.

— А у них какая цель?

— У них будет признание и уважение всей индустрии за то, что они разработали эту схему и наняли меня. В этой области даже вручают награды. У нас получится неплохой пример того, как пиар помогает завоевать любовь. Настанет время, и представители пиара будут общаться только друг с другом.

Итак, рядом со мной был Майло — фирма по связям с общественностью платит ему за то, что он делает рекламу компании, пиар которой осуществляет именно та фирма, которая платит Майло за то, чтобы он их раскручивал. К несчастью для «N», Майло, как я выяснила позже, рассказывал каждому, готовому его выслушать, что его задача только делать вид, что он работает на «N». Это, конечно, было хорошей рекламой для него самого и плохой для «N». По крайней мере я так считаю.

В этот момент подошла наша очередь за мороженым, и мне пришлось раскошелиться на сотню франков за три микроскопические порции «Хааген-Датц» — скупость Майло в мелочах была легендарной и вполне объяснимой, хоть и не очень привлекательной — это качество осталось со времен безденежья в прошлом. Мы сели за столик на открытой маленькой лужайке, со всех сторон огороженной стеклянными панелями с изображениями миниатюрных японок с широко раскрытыми глазами.