Книга Рабыня Вавилона - Джулия Стоун

Ему нравились смелые женщины. Безрассудство лишь украшало их. Свою единственную дочь он воспитал именно так, и ее дерзкие выходки тешили его самолюбие.

Он вошел сюда четверть часа назад в сопровождении распорядителя дома, сутулого вавилонянина средних лет, который на ходу давал ему отчет. Сумукан-иддин слушал вполуха. Завтра он все перепроверит сам — в доме должен быть порядок, установленный им изначально, много лет назад.

Со вздохом он опустился в кресло. Сделал приглашающий жест. Лабаши поклонился и уселся на циновку напротив хозяина, скрестив ноги.

— Что же, я доверяю твоим словам, — сказал Сумукан-иддин.

Лабаши улыбнулся.

— Но сейчас меня волнует моя просьба, — продолжил хозяин, подперев тяжелую челюсть кулаком. Его глаза спокойно и вопросительно смотрели на распорядителя. — Ты занимался этим делом?

— Конечно, хозяин, — распорядитель провел по верхней губе розовым языком. — Я исполнил все, что ты велел.

— Сведения точные?

— Абсолютно.

— Хорошо.

— Но это не все, хозяин.

— Нет? — устало спросил Сумукан-иддин.

— Нет. Я подумал, тебе это будет интересно… — подобострастно начал Лабаши.

— Может быть… Ну, рассказывай.

— Я предпринял кое-что, поговорил с людишками. У Вавилона много глаз…

— Ну, да-да, дальше, — перебил Сумукан-иддин.

— Набу-лишир богат…

— О, Адад! Будь ты проклят! Мне это и так известно! Ты испытываешь мое терпение, чтобы сообщить новость, которую я и без тебя знаю уже лет пятнадцать!

— Хозяин, — Лабаши примирительно поднял ладони. — Эта новость обрадует тебя.

Сумукан-иддин фыркнул, но насторожился. Он был знаком с Лабаши достаточно давно, чтобы знать — этот человек не станет говорить зря.

Лабаши, не поднимаясь с циновки, потянулся к Сумукан-иддину и проговорил вполголоса, прикрываясь ладонью, словно еще кто-то мог его услышать:

— Между нами говоря, этот Набу-лишир днем праведный судья. А ночью? — И распорядитель подмигнул. — У меня есть сведения, что судья наш связан с представителями дома Эгиби. Ты ведь помнишь, год назад случилась неприятность с одним купцом, ну, который…

Конечно, о том, что Эгиби поставлял молодых рабынь в дома разврата, в Вавилоне знали многие. Но зачем, спрашивается, об этом говорить? А тут вдруг такая неприятность, скандал… но сейчас речь не об этом. Так вот, Набу-лишир был замешан в этом? Сумукан-иддин кивнул, делая знак Лабаши продолжать.

— С Эгиби он провернул несколько выгодных спекуляций. Это значительно увеличило его состояние; Денежки его крутятся не только в Вавилоне, но и в Ниппуре.

— Откуда известно? — Сумукан-иддин посуровел.

— Я же говорю, пообщался с нужными людьми. У Вавилона много глаз, хозяин, — Лабаши улыбался. У него были неправильные черты лица, эмоции еще больше их искажали, и могло показаться, что он гримасничает. Но глаза оставались серьезными.

— Ну и судья, — протянул Сумукан-иддин, впрочем, в его голосе слышалось скорее одобрение, нежели осуждение удачливого дельца.

— За последние два года, — продолжал распорядитель, — Набу-лишир заключил несколько крупных сделок по покупке недвижимости.

— А есть письменные документы?

— Конечно. Мне показали один из договоров. Пришлось заплатить звонкой монетой. Хозяин, договор подлинный, не сомневайся, — заверил Лабаши, прижимая руку к сердцу. — Лабаши знает, когда ему подсовывают фальшивую бумагу.

— И что же в том договоре значится?

— А вот что. Застроенный домовый участок в шестнадцать cap в Борсиппе был куплен посторонним лицом. К судье это будто бы никакого отношения не имеет. И сделок таких несколько.

— Ну и что? С каких это пор запрещено покупать участки?

— Что ты, хозяин! — Лабаши замахал руками. — Покупать всегда приятно. Но вот если судью обвинят в корысти, в клятвопреступлении или еще, не дай бог, в чем, тут уж держись. Имущество перейдет в собственность храма. Разденут догола! Тут и пригодятся эти земельки. И Набу-лишир снова богатый человек!

Сумукан-иддин крякнул, скользнул взглядом по стенной росписи.

— О-хо-хо, — вздохнул распорядитель. — Другие времена наступили. Уже не чтят так законы Хамму-рапи, не то, что было раньше! Преступил закон, и тебе перерезали горло!

— Что ты каркаешь, дурак! — воскликнул Сумукан-иддин и в сердцах хлопнул ладонью по подлокотнику. — Ты, наверное, сидя внутри стен, совсем спятил! Я пекусь о будущем дочери.

— Да, хозяин.

— Держи язык за зубами.

Сумукан-иддин хотел еще что-то сказать, но тут дверь распахнулась. Взметнув клубы пыли, ворвался горячий воздух, а с ним, как вихрь, — Иштар-умми.

— А-а-а! Вот вы где! Все шепчетесь, — прокричала она, скаля белые зубы. — Я обыскала весь дом, отец, хотя, конечно, следовало сначала заглянуть сюда. Ты отпустил слуг? Некому налить тебе пива?

— Да, мой солнечный луч, — отвечал купец. — Слуги пусть поедят. Время обеда. Сегодня я разрешаю им не работать до конца дня.

Иштар-умми стояла перед ним, уперев кулаки в бока, и улыбалась. Он невольно залюбовался дочерью. Ее светлое, не в пример другим вавилонянкам, лицо горело, розовые бутоны цвели на щеках, глаза и брови были подведены черной краской. Взгляд темных глаз — колдовской, мерцающий.

Осознает ли она свою красоту? Сумукан-иддин думал об этом. С некоторых пор — он не помнил, когда, но, кажется, недавно — он стал замечать изменения. Нет, не в ней, ибо ее взросление он наблюдал давно, — в себе.

Чем Иштар-умми становилась старше, тем все больше облик ее приобретал черты ее матери. Мимолетное впечатление при взгляде на ребенка год от года становилось явственнее, и, случалось, она резко оборачивалась на его окрик, и Сумукан-иддин холодел: на него смотрела жена, первая и единственная — Инанна.

Сумукан-иддин полюбил ее с первой минуты. Он был совсем ненамного ее старше. Все эти годы им было хорошо. Инанна тоже полюбила его, но позднее, когда уже родилась Иштар-умми. И она сказала ему об этом. Сумукан-иддину хотелось верить, что это и в самом деле так.

А теперь, когда Инанна ушла, он не может изменить ничего, ни одной своей ошибки, ни одной несправедливости по отношению к ней. Он лишь надеялся, что в Стране без возврата она не сильно страдает.

Он регулярно приносил в храмы дары и знал, что каждый прожитый день приближает его к Инан-не. Завершилось два года, а боль никуда не ушла, и единственное, что ему оставалось, научиться с ней уживаться, даже если она кричит, если не отпускает ни на минуту.

Сумукан-иддин любил и баловал дочь. Ему казалось, что так он что-то делает для Инанны.

— Отец, я с ног сбилась, пока тебя разыскала. Хочешь, погуляем в саду? Я хочу. Я всего хочу. Я соскучилась по тебе. Знаешь, мне приснился сон. Мы, ты и я, вдвоем шли по дороге. Ровной, как мой пояс. Но мы почему-то знали, что поднимаемся в гору. Ты был моложе, что ли, совсем на себя не похож. А наутро я подумала, что ты скоро приедешь.