Книга Томление (Sehsucht), или Смерть в Висбадене - Владислав Дорофеев

Причем, наличие бога в сердце очень часто свойственно прежде всего человеку из народа, но и народная материальность и такая бытовая душевность – еще не означают наличие у народа духовности и внутренней идейности. Носителями идеологий являются немногие люди, у которых могут быть душевные и материальные недостатки, и они могут быть просто машинами для воспроизводства идеологий. И такие люди, как правило, гораздо менее приспособлены к жизни, нежели, материалисты, но они и более склонны к духовному развитию.

У этих материалистов невероятно некрасивые, мужеподобные женщины. Это – андрогины, а не женщины. Женщины – как мужчины, волосатые, с грубым или резким голосом, прямолинейными и грубыми чертами лица, угловатой походкой, а главное, с гипертрофированным чувством самодостаточности, не независимости характера или духа, не с чувством собственного достоинства, а, именно, с преобладающим чувством достаточности бытия. Вне ума, красоты, женственности, мягкости и легкости, ласковости и терпимости, независимости и самостоятельности, невероятного и бесстыдного – во время любви – эротизма, вне всех этих необходимых женщине качеств, нутряное чувство достаточности означает только одно – перед нами андрогины – ни женщины, ни мужчины.

Что это – застывшее прошлое, каким-то невероятным образом восставшее в реальности через тысячелетия, или это странный и необъяснимый, для этих далеких от цивилизации мест, скачок, прорыв в техногенное, наукообразное будущее планетной цивилизации?

Невероятное отставание по времени от цивилизации, это – слепок того времени, когда женщина отличалась от мужчины только способностью к воссозданию себе подобных.

Все еще дикая и все еще очень разнообразная страна Россия. Некоторые ее формы бытия восходят к тем диким временам, когда женщины были первобытны и стары от рождения. В то же время. Ты, будто не из России – ты прожила более двухсот лет в Городе, в Санкт-Петербурге, в этом невероятном горниле идей, чувств, аллюзий и теоретизирования. Твой высокий лоб, нутряная способность ко лжи, как воссозданию новой реальности, нутряной идеализм и способность одномоментно приспосабливаться к любым теоретическим фантомам, любым идеологиям, умение адаптироваться в любой, самой идеологизированной среде, сильный эротизм, признак вырождения, очевидно расшатавший основы нравственности, мировоззрения, мироощущения, которое апокалиптично. Дитя каменных дворов с нутряной бледностью.

Странным образом на меня повлиял твой отъезд, что-то такое щелкнуло, и я могу теперь смотреть на Россию более отстраненно, нежели когда бы то ни было, словно бы, я уже сам уехал из страны.

Я даже думаю, что на этом пути я сумею когда-нибудь понять основные отличия России от других стран мира, оправдание и смысл существования России на планете, особенности российской цивилизации. Мне одно очевидно, что российская цивилизация имеет то же право на самобытность, как и западная, и индийская, и китайская, и иные великие цивилизации. Но в чем эта самобытность – мне еще не до конца понятно.

Кстати, именно из Тамбовской губернии – где я в деревне – история про Дубровского, описанная Пушкиным. А недавно мне попалась книжечка с эротическими рисунками Пушкина, все как у всех – мужские и женские промежности во всем своем тщеславии, позы, ноги, зад, руки в разных местах и т. д. Собственно, ничего иного нельзя и ожидать, но, очевидно, у этого гениального сластолюбца были нездоровые сексуальные наклонности. Про таких в народе говорят – озабоченный.

Один из самых сильнейших в истории человечества стереотипов – теоретические и языковые запреты на эротику и секс. Я понимаю внутреннее стремление Лимонова – прорвать ханжество, которым пропитана русская литература, словно бы, все эти великие не искали наслаждения в запретном, не страдали, словно, последние маньяки, все-все это было и у них, но ничего этого нет в русской литературе, полной теоретических и околочувственных настроений, но не чувств. Конечно, хорошо, что русская литература столь сильно образовала нацию, что она сумела настолько идеологизировать русский народ, что он за чистую монету принял идею коммунизма, идея которого со временем пройдя через чувства, стала мыслью. Собственно, в последнем состоянии идея и стала подвергаться сомнению, как и любая другая мысль.

Нет, конечно, были Барков и Алексей Толстой – из наиболее известных эротоманов в русской литературе. Но во всех их эротических текстах и рассказах не достает артистизма. Либо общество на протяжении 18–19 веков было настолько идеологизированным, что литература, свободная от идеологии и каких-то задрипанных идеалов, не принималась обществом, точнее, кучкой интеллектуалов, перекормивших страну идеями, романтикой и идеологией, чем и воспользовались полуграмотные, властолюбивые засранцы, типа Ленина, Троцкого и прочей нечисти, которую привели к революции интеллектуалы-теоретики. Все равно – кто. Их тип ясен – политики-космополиты, сумасшедшие лабораторные ученые.

То есть эротизм русской словесности – это русская история без революций. Больше свободы в русской литературе, в русском искусстве – демократичнее народ и общество.

Помнишь, как почти полтора часа ты просидела в темном кинозале на моей руке, которая чуть-ли не по запястье проваливалась в твою промежность. Не было ощущения совершения запретного, а было ощущение разрушения стереотипа. Когда-то давно я впервые встал на голову (есть такое упражнение в йоговской гимнастике), и лишь спустя очень много времени я понял, в чем главный результат такой позы: тело, все органы тела привыкают находиться в одних и тех же местах, в одних и тех же сочетаниях, испытывают одно и тоже трение, одно и тоже раздражение, что вольно-невольно когда-то превращается в болезни. Когда же ты переворачиваешь тело – внутри тела все привычные взаимосвязи нарушаются: то, что было внизу, оказывается наверху, органы начинают судорожно удерживаться на своих привычных местах, внутренние мышцы начинают сокращаться в тех местах, где прежде не было никакого движения, появляется новая энергия, новая жизнь, новое здоровье.

Вывод прост, любое преодоление стереотипов, стандартных ситуаций – это новое движение, это новая энергия, это – новая жизнь.

И еще на заключение, о литературе. Я познакомился со стихами Юрия Кублановского, замечательный поэт, настоящий. Одно слово, одна строка такой литературы подчас стоит огромного сочинения какого-нибудь модного беллетриста. Да, литература – это прежде всего слово, а не содержание, не сюжет. Точнее, так: в литературе слово на первом месте, слово – главный инструмент, все остальные инструменты, способные воздействовать на мозги читателя, они – подспорье, они выявляются и, собственно, появляются на свет благодаря слову.

В настоящей литературе не нужно искать смысла написанного, в настоящей – языковой – литературе смысл в первом же слове.

Несколько дней ношусь с фразой: „Я не хочу быть модным, я хочу быть великим“.

Пишу при свече. Поставил точку. Дунул на свечу, чтобы задуть. Огонек погас.

Доброе утро, моя девочка! Утром встал и решил продолжить вчерашнее письмо.