Книга Когда диктует ночь - Монтеро Глес

Можно предположить, что путешественник заинтересовался услышанным, хотя, как заметил Луисардо, единственное, чего он хотел, — это немного посидеть там, насколько возможно, скоротать время, пока не подловит первую же лодку, отправляющуюся в Танжер. Пока же единственное, чего он искал, было убежище, где он мог бы почувствовать себя в безопасности перед явной угрозой. Луисардо разжигал меня своей манерой рассказывать, которой я втайне завидовал. Отсюда и мой болезненный интерес к тому, что произошло в «Воробушках», который Луисардо оборачивал себе на пользу затем, чтобы втравить меня в другую историю, которая поначалу казалась мне безобидной. За ним гонятся, малявка, сказал мне Луисардо со своей самой зловещей улыбкой. За ним гонятся, малявка, Чакон отдала приказ, вспомни, что накануне ночью путешественник понял, что слепые, если только это не в кино, не умирают с закрытыми глазами. И теперь в Тарифе путешественник чувствует себя неспокойно, сомнение кружит над ним, как птица, предвещающая недоброе. Образ старикашки словно оттиснулся на коже его памяти: погасшие слепые глаза и отзвук последних слов. Окровавленный голос. Когда утро сплетало сеть своих ужасов, прежде чем артерия на его шее перестала биться, он предупредил путешественника, чтобы тот опасался двух людей. Он сказал, чтобы тот опасался двух людей. Сказал, что у одного шрам на щеке и от него исходит сильный запах — запах старого ментола, как будто он только что из парикмахерской, второй — в блондинистом парике. В этом старикашка убедился по синтетическому запаху тонких волос. В его скрюченных пальцах оставалось несколько прядей, вырванных при законной самообороне. Он протягивает их путешественнику, и тот, нервничая, пытается их взять. Но они выпадают у него из рук. Путешественник прижимает ухо к груди старикашки, тик… так… тик… так… и слюна застревает у него в горле, когда сердце старикашки перестает биться. Так Луисардо убивает старикашку у дверей самого грязного из борделей, какие только можно себе вообразить. Его накидка разорвана в клочья, а глаза без зрачков открыты и такие большие, что похожи на страусиные яйца, малявка, рассказывает мне Луисардо, задерживая дым в легких. С его лживых губ свисает слюна счастья, которая стекает ему на грудь, обволакивая образок нашей Святой Покровительницы в рамке из чистопробного золота. Луисардо утирает рот рукой, затягивается и, пыхтя, как кузнечные меха, продолжает рассказ. Теперь путешественник пробует поднять старикашку на ноги. Тот еще не совсем умер, малявка. Лето, над Мадридом встает рассвет, и хлесткий порыв холодного ветра заставляет нашего друга передернуть плечами. Непонятно, бредит старикашка или он в здравом уме. Но все сомнения разрешаются, когда он достает карту, свернутую в трубочку и спрятанную в футляр из-под гаванской сигары «Ромео и Джульетта», так-то, малявка. Сокровище спрятано в месте, обозначенном крестом, рассказывает старикашка, корчась в предсмертных судорогах. Луисардо вешает загробным голосом и, картавя, произносит нараспев:

— Ничего сам не гаскапывай, за эту кагту тебя осыплют золотом, как только ты добегесся до Танжега.

Кишки лезут у него изо рта, и он указывает в сторону другого берега, малявка, в сторону Танжера, Медины, еврейского квартала Бен-Ильдер. Путешественнику слышится «Бенидорм», говорит Луисардо и указывает в ночную тьму пальцем, на котором скромно красуется кольцо размером с рефлектор. Там, где виднеются огни другого берега, малявка, там хозяйка бань хорошо заплатит ему, если он принесет ей карту. Это настоящая акула, которая занимается переправкой иммигрантов. Но все эти подробности он узнает позже. А теперь, хотя путешественник и замешан в кровавую историю, все в ней для него привлекательно, как новый, только что открытый мир. Путешественник крепко хватает сигарный футляр с планом и уходит, рассказывает Луисардо. И продолжает рассказывать, как старикашка остался лежать, устремив взгляд в иные миры и залитый кровью, но с дурацкой улыбкой на пухлых губах, доставшихся ему по наследству от предков. Как говорил пророк его религии Магомет, после смерти нас ожидает рай. И круглая кровать с бесчисленными девственницами, все они обнажены и предлагают плод своей невинности новоприбывшему. И запах свежего гашиша, который проникает в кровь и щекочет внутренности, между тем как аллах сношает тебя сзади, малявка, вставляя тебе в задницу свой обрезанный инструмент. Так-то, малявка, пусть меня за это убьют, но до чего же, черт подери, хочется сменить религию; и Луисардо продолжает рассказывать с характерной смесью раздражения и пинков, которыми он постоянно награждает словарь. Однако глупая улыбка застыла на лице старикашки вовсе не поэтому, малявка, ты ведь знаешь, что когда мы умираем, то становимся еще большей падалью, чем при жизни. Улыбка эта вызвана тем, что несколько минут назад он выпустил яд из своих гениталий, которые стали сморщенными, как чернослив. Помни, малявка, что Рикина чувствовала внутри судорожные сокращения члена и струю спермы, собравшуюся в презервативе, щекотавшем изнутри ее лоно, вспомни также, что Рикина закрыла глаза и шмыгнула носом.

Возвращаясь к путешественнику, можно сказать, что он не видел ничего дальше своего носа или, выражаясь точнее, не хотел видеть, потому что дальше его поджидал ужас и неуверенность. Помнишь, что старикашка картавил, малявка, и Луисардо произносит последние слова покойного: «Бегегись двух людей.» — отзвук этих слов путешественник навсегда сохранит в соли своей памяти, малявка, продолжал рассказывать мне Луисардо, пока мы шли в Мирамар. В Тарифе выключилось электричество, и, хотя луна светила очень ярко, даже самый отчаянный храбрец не чувствовал себя на Налете в полной безопасности. Дела служебные. Жандармы совсем с ног сбились. Сегодня утром пляж был усыпан тюками с гашишем. Море возвращает все, что ему чуждо, малявка, говорил Луисардо. И он отхватил около ста пятидесяти килограммов. Чтобы перевезти их к себе домой, он угнал бетономешалку со стройплощадки на берегу. Жандармы искали след пропавших стапятидесяти килограммов, но прежде всего бетономешалку, которую Луисардо по дешевке загнал в Мелилье. Втихаря мы направились в Мирамар, и там, управляясь с делом, Луисардо продолжал рассказывать. Помнишь, что в Тарифе вырубился свет и, работая от кассетных генераторов, разноцветные лампочки озаряли праздничную ночь, похожие на пузырьки в стакане с газировкой. Поэтому путешественник чувствует себя в безопасности. Пахнет жареным мясом, ароматным вином, потными подмышками и маринованной рыбой. Еще пахнет «хворостом», сладкой анисовой настойкой и кобылой в течке. Луисардо был прирожденным рассказчиком и, как хороший рассказчик, добивался того, что все рассказанное сбывалось. И случилось так, что путешественника пленили огни «Воробушков», словно разноцветные лампочки на тележном колесе придавали празднику какое-то особое очарование. А потом случилось то, про что Луисардо мне никогда не расскажет — как они поцеловались с Милагрос и что, стараясь пополнить свой словарный запас новой лексикой, путешественник спросил, что это еще за глупые ловцы.

Мы были знакомы еще с раннего детства, и довольно скоро я узнал о его страсти верить в невероятное. Но еще труднее было заставить поверить в невероятное всех окружающих и меня первого. Помню один случай, когда мы готовились к первому причастию, подробность, которая так ярко характеризует личность Луисардо, что вполне заслуживает небольшого отступления.