Книга Восток есть Восток - Т. Корагессан Бойл

— Льюис Турко, — повторил Детлеф. — Лью-ис Тур-ко.

— Салют, — раздался голос откуда-то сзади. Из неприметной дверки в дальнем углу, отделенной занавеской из бус, появился мужчина в камуфляжном костюме. Маленького роста (пять футов и пять дюймов, предположил Эберкорн), с совершенно невыразительным лицом. Плечи слишком широкие для такого коротышки, грудь и бицепсы как у тяжелоатлета. Плюс к этому борода и длинные сальные волосы, стянутые сзади кожаным ремешком.

— Эберкорн, так? — спросил он.

Детлеф Эберкорн вымахал под шесть с половиной футов, волосы стриг коротко и, несмотря на свои тридцать четыре года, сохранил узкобедрую мальчишескую фигуру. Он вообще мало изменился с тех пор, когда слыл звездой бейсбола в школьной команде своего родного городка Таусенд-Оукс, штат Калифорния.

— Да, — улыбнулся Детлеф. — А вы Льюис Турко.

Ответной улыбки он не дождался. Турко медленно прошел через лавку небрежной ковбойской походкой — большими шагами, широко расставляя ноги, словно карабкался по крутому склону. Перед стойкой резко остановился, повернулся к хозяевам и что-то залопотал. Эберкорн предположил, что это вьетнамский. Азиаты внезапно ожили, словно подключенные к электросети: мужчина нырнул под прилавок и извлек оттуда битком набитый армейский рюкзак, к которому были приторочены саперная лопатка, полицейская дубинка, пара наручников и еще несколько причудливых предметов, чье назначение осталось для Эберкорна загадкой; женщина же выложила на стойку целлофановый пакет с чем-то съестным — не то корешками, не то сушеным мясом.

Чтоб разрядить паузу, Детлеф заметил:

— Вот свинство, а?

Он имел в виду и дождь, и штат Джорджия, и Иммиграционную службу, и полоумного поджигателя, сукиного сына япошку, который прячется где-то среди пиявок и сколопендр гнусного, сырого, безнадежно тоскливого острова Тьюпело.

Турко не ответил. Он взвалил рюкзак на плечи, взял сверток с едой и окинул Эберкорна цепким взглядом.

— Ну и ну, — сказал Турко после осмотра. — Что с тобой приключилось, приятель, — напалм, автомобильная катастрофа? Ведь не родился же ты таким на свет?

Эберкорн вздрогнул. Всю жизнь ему задают этот вопрос, а он каждый раз дергается. А как тут не дергаться? Детлеф был симпатичным парнем, с отличной фигурой, красивым носом, мужественным подбородком, густыми, как у ребенка, волосами. Но бесцеремонный Турко попал в самое больное место. Сколько-нибудь воспитанный человек сделал бы вид, что ничего особенного не замечает. А именно — белых пятен на лице и руках Детлефа. Многие думали, что это экзема или следы ожогов. На самом деле все с Детлефом было в полном порядке — просто чуть меньше, чем нужно, пигмента в коже и волосах. Он родился альбиносом. Точнее, наполовину альбиносом. Кожа у него и так была очень светлая, а альбинизм, или витилиго, как его называют медики, пометил все тело, включая и волосы, белоснежными пятнами. Ну, волосы, конечно, Детлеф подкрашивал, а как быть с кожей? Все бы ничего, если б не лицо. Мальчиком Эберкорн ужасно от этого страдал — физиономия выглядела так, словно ее забрызгали белой краской. Вокруг правого глаза двухдюймовый овал, еще шесть ослепительных пятен на подбородке, носу и левом ухе. А глаза! Они были не голубые, не серые, не зеленые, не карие, а розовые, как у морской свинки или белой мыши. В начальной школе Детлефа звали Белком, а когда он подрос, окреп и стал подавать такие мячи, что противник валился с ног, прозвище сменилось на чуть более почтительное — Снежок. Но теперь Эберкорн стал взрослым, и все называли его только по имени, не иначе.

Он побагровел от ярости, тем более что и вьетнамцы пялились на него во все глаза.

— Тебе-то что? — процедил Детлеф, глядя Турко прямо в глаза. — Я наполовину альбинос, понял?

Турко не стушевался. Он улыбнулся с видом человека, который не сделал ни одного неверного шага за всю свою жизнь. И ответил не сразу, выдержал паузу.

— Да ладно, приятель, я не хотел тебя обидеть. Просто мне случалось встречать парней, которые угодили под напалмовую бомбежку собственной авиации. На войне такая фигня без конца случается. Представляешь, сбросили на своих это дерьмо, оно навроде клейкого бензина. Прицепится — не отдерешь. Если б я знал, что ты такой чувствительный…

— Я не чувствительный, — отрезал Эберкорн, но голос у него предательски дрогнул.

Затем они больше часа тряслись в автомобиле. Дворники впустую елозили по залитому дождем стеклу, и Эберкорн, еще не подозревавший о том, что придется три часа ждать парома на Тьюпело, а также о том, что на острове нет никаких мотелей, решил сменить гнев на милость. Как-никак с этим парнем ему предстоит вместе работать. К тому же всю грязную работу сделает Турко, пока он, Эберкорн, будет посиживать в мотеле, осуществляя общее руководство. Из динамиков доносилось едва слышное завывание какой-то кичовой песенки в стиле кантри. Детлеф решил нарушить молчание:

— Слушай, я насчет этого японца. В Лос-Анджелесе нам никогда не приходилось иметь с ними дело. Какие у тебя соображения?

Турко жевал нечто сучкообразное из пакета, которым снабдила его вьетнамка. Сучок был черный, жесткий и имел неаппетитный, какой-то очень чужой запах.

— Плевое дельце, — ответил Турко, работая челюстями. — Про япошек надо уразуметь главное: это примитивнейшая нация на свете. Тупее просто не сыскать. Даже бирманцы рядом с ними — ух какие хитрецы. Япошки — как члены одной большой команды, этакий отряд бойскаутов. Каждый на своем месте, каждый вкалывает до одурения на благо своей расчудесной и совершенно уникальной родины. Они глубоко уверены, что чище их и лучше их в мире нет. Кроме японцев, в Японии никто жить не должен. Один что-нибудь напортачил — всю нацию посадил в лужу, так они считают.

По ветровому стеклу хлестали струи дождя. Турко разглагольствовал, помахивая пахучим черным сучком.

— Даже ихние бузотеры, бунтари, всякие там панки с оранжевыми волосами и в кожаных куртках — а таких в Японии немного, уж можешь мне поверить, — даже они общей картины не меняют. Знаешь, как эти отчаянные ребята развлекаются, как воюют с обществом и демонстрируют, насколько они крутые?

Нет, Эберкорн этого не знал.

— В субботу они собираются в токийском парке Ёёги, с часу дня до пятнадцати ноль-ноль, врубают свои дебильники и давай дергаться. Больше ничего. Только пляшут. Все как один. Я же говорю — примитивнейшая нация на свете.

Какое-то время Эберкорн молча переваривал полученную информацию, пытаясь сообразить, можно ли ее использовать для дела — того самого дела, из-за которого он трясся в грозу по скользкой дороге в компании отставного поедателя сучков из ФБР. Детлефа тошнило от всей этой истории. Девяносто девять процентов нелегалов просто въезжают в Соединенные Штаты и бесследно растворяются. Берешь туристическую визу, а оказался в стране — ищи тебя потом свищи. Или, допустим, пересек границу под днищем автобуса, поболтался семестр в колледже и живешь себе всю оставшуюся жизнь за счет службы социального страхования. Просто цирк. Границы Америки — это дырявое решето, дуршлаг, забор с выломанными досками. Но стоит какому-нибудь придурку наследить, наступить на хвост честным гражданам, покупающим новые автомобили и внесенным в списки избирателей, как тут же гремит сигнал тревоги аж до самого Вашингтона. И тогда на сцене появляется Детлеф Эберкорн.