Книга Двуликий любовник - Хуан Марсе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Шевелись, я отведу тебя домой.
17
На тротуаре они осторожно обошли отливающую лазурью блевотину. «Это не мы», — пробормотал Серафин. Они прошмыгнули как тени, стараясь держаться подальше от праздничной кутерьмы ряженых и лицедеев. «Так о чем ты хотел меня попросить, Марес?» — произнес Серафин. «Да вот я и сам думаю, горбатый... Совсем забыл, что мне от тебя было нужно...» Марес напряженно вспоминал часы, которые он провел со своим горбатым приятелем. Итак, он долго пил с ним, подбадривал, утешал. Просто из-за того, что жалел его, брошенного этой свиньей Ольгой. Нет, тут было что-то другое... Этот убогий и одновременно мрачный костюм чистильщика обуви... Теперь понурый Серафин напоминал обезьяну, саквояж безжизненно болтался в его руке. Марес шел вслед за ним по узкому тротуару, словно преследуя его, как утром, не отрывая глаз от этих резких обезьяньих движений. Он жадно изучал его новую, непривычную личину. Тротуар неторопливо пересекла тощая кошка, под каблуком Мареса хрустнул шприц, парочка юных наркоманов, сидя на краешке тротуара, ожидала наступления небесного блаженства. Их расширенные пылающие зрачки жадно пронзали таинственную карнавальную ночь...
Серафин жил в маленьком дешевом пансионе позади площади Реаль, в грязной и душной комнатенке. На стене — дюжина журнальных вырезок и фотография беркута, величественно парящего в небесах. Войдя, Серафин швырнул саквояж на пол, зажег лампочку на стене и повалился на диван, рыча как собака. Разговаривать ему больше не хотелось. Вытянув руку, он включил маленький телевизор, на экране появилась набитая людьми площадь и обезумевшие, вспотевшие лошади. Телевизор и стоящий прямо напротив него холодильник угрюмо смотрели друг на друга, ощетинившись грозной батареей пивных бутылок. Марес вышел в туалет. Серафин пробормотал что-то о бутылке «Тио-Пепе», которую он держал в холодильнике к приходу Ольги, но когда Марес вернулся, он уже спал. Его лохматый парик съехал набок, повязка сползла на лоб, а одна бакенбарда — к носу. Он казался не пьяным, а измученным или избитым до полусмерти. Над его помятой физиономией витал призрачный облик сурового сутенера из Кадиса, человека, которым он безуспешно пытался стать хотя бы на одну ночь. «Что я здесь делаю, — спросил себя Марес, — какого черта мне дались болезненные кошмары несчастного одинокого горбуна?» Ему вспомнилась сеньора Гризельда, ее торопливые волнующие поцелуи с привкусом йогурта.
Он тронул Серафина за плечо и прошептал:
— Эй, одолжишь мне твой костюм? — Он не был уверен, что его слышат. — Давай напугаем эту суку. Я знаю, где она околачивается со своим сутенером.
— Брось. Зачем? — вяло отозвался Серафин.
— Надо проучить ее за то, что она тебя подставила. Я все устрою.
Горбун не шевельнулся. Марес снял с него повязку и парик, бережно оторвал усы и бакенбарды. Потом стащил жилет и черную рубашку и положил их на саквояж. От вещей разило баррехой. Из крошечного оконца, выходящего на улицу Видре, доносился шум веселья с площади Реаль. Марес разглядывал кудрявые бакенбарды, которые держал в руках. Их шелковистая поверхность напомнила ему обжигающий лобок Нормы, он почувствовал комок в горле и ощутил невыносимую жалость к себе.
Он осторожно приложил бакенбарды к вискам, внимательно посмотрел на пустую стену, словно там висело невидимое зеркало, и повернулся сначала в фас, потом в профиль. Усы с бакенбардами послушно и мягко прилипли к коже, словно с нетерпением ждали слияния с нею. «Под этим париком у меня мозги расплавятся», — подумал он неожиданно трезво. Он снял старый плащ, водолазку и надел рубашку с жилетом. В это мгновение он почувствовал дурноту, присел на краешек кровати, и его стошнило. Неожиданно лицо его преобразилось: красные, обветренные губы, собачья тоска в глазах, безнадежная и отчаянная, — ничего человеческого...
Он открыл холодильник, отхлебнул глоток ледяного «Тио-Пепе» и почувствовал себя гораздо лучше. Затем неторопливо присел, ощупывая пустоту вокруг, и взял саквояж, который поджидал его в темноте. «Обувь, чищу обувь!» — призывно загнусавил он голоском Серафина из глубин воображаемого зеркала.
18
Сгорбившись, с саквояжем в руках Марес направился к площади Реаль и вошел в пивную. От лохмотьев горбуна несло баррехой.
— Обувь! Чищу обувь! — заголосил он, вживаясь в новую роль.
Заведение было забито до отказа, сквозь пелену табачного дыма и чад жаровен виднелись карнавальные маски и капюшоны. Как он и предполагал, Ольга сидела за столиком в глубине зала с долговязым блондином.
Он узнал ее, хотя ее лицо скрывала серебристая маска. Сгорбившись, Марес протиснулся сквозь толпу, причитая разбитым голоском: «Обувь! Чищу обувь!»
Подражание голосу Серафина оказалось столь удачным, что Ольга, еще не видя его, насторожилась, глаза ее тревожно забегали, отыскивая кузена среди толпы. Марес подошел вплотную к их столику, втянул голову в плечи и уставился на Ольгу. Она скорчила виноватое личико и затараторила:
— Сейчас я тебе все объясню. Понимаешь...
В этот миг Марес взял со стола наполненный до краев стакан мятного ликера и не спеша вылил зеленую жидкость на Ольгину голову.
— За то, что подшутила надо мной, сестренка, — произнес он беззлобно и гнусаво, как Серафин. — За то, что бросила меня, детка, за то, что не исполнила обещания. Дрянная потаскуха. Чтоб у тебя клитор отгнил.
Ольга завизжала, сутенер рванулся со стула, готовый набить Маресу морду. Но его петушиный гнев быстро улегся: саквояж Мареса выглядел внушительно и запросто мог проломить юную белокурую голову. Их без труда разняли. Насквозь пропитанная мятным ликером Ольга рыдала. Воспользовавшись удобным моментом, поддельный Серафин прошмыгнул на улицу.
Мгновение спустя он бесцельно и рассеянно брел по Рамбле, нахлынувший людской поток подхватил его и закружил в веселом водовороте карнавала. В себя он пришел только напротив Лицео. Деваться было особенно некуда: либо вернуться в комнатушку Серафина и вновь стать Маресом с его бледной рожей и безутешной тоской, либо пересечь Рамблу и опрокинуть пару рюмок в «Кафе-де-ля-Опера». Раскинув умом, он остановился на втором варианте, и это роковое решение перевернуло его судьбу.
19
Сутулый и сгорбленный, с повязкой на глазу и саквояжем в руках, Марес вошел в «Кафе-де-ля-Опера». Прежде чем шагнуть, он осторожно ощупывал ногой пол, подобно слепому, стоящему на верхней ступеньке лестницы, который замирает от страха, что не найдет следующую ступеньку и рухнет в пустоту.
— Обувь! Обувь почищу! — приободрил он сам себя звуками чужого гнусавого голоса и воровато съежился среди праздничной толпы. Вокруг плавали клубы табачного дыма, стоял гул множества голосов, почти все посетители были одеты в карнавальные костюмы. Пестрое море лиц, украшенных причудливыми масками и ярким гримом, разливалось от входа до самых дальних столиков. Марес пробился к стойке и попросил стакан баррехи, но бармен его не расслышал. У стойки какая-то оживленная компания пила шампанское из высоких бокалов. По доносящимся до него обрывкам разговора Марес понял, что они ждали кого-то из опоздавших, чтобы вместе пойти на вечеринку. Под шубами и пальто, небрежно наброшенными на плечи, виднелись роскошные костюмы. На стойке рядом с бокалами лежали маски. Одна из дам была переодета портовой проституткой, каких обычно изображают в старых французских фильмах: прислонившихся к фонарю, в черной сатиновой юбке с разрезом на бедре, зовущих вкрадчивым голосом: «Chéri!», томно полуприкрыв глаза от сигаретного дыма. В ушах у нее позвякивали дешевые сережки в форме полумесяца, на ногах были черные чулки и зеленые туфли на высоких каблуках. Кожаная куртка, наброшенная на плечи, внезапно показалась Маресу до боли знакомой: именно такую он подарил Норме десять лет назад... Приглядевшись повнимательнее, он понял, что узнает не только куртку: перед ним была Норма собственной персоной.