Книга Анна и черный рыцарь - Финн

— Поразительно, что ты еще не разобрался, — то и дело замечала мама.

Особым образованием она не блистала, но за свою жизнь успела накопить богатейший и самый разнообразный опыт. Как часто ей случалось класть мне палец на губы со словами:

— Никаких вопросов, милый, подожди. Это слишком трудно сделать, пока ты молод. Придет еще время, когда вырастешь. Затем и нужна жизнь.

Бедная мама, ничего-то она не понимала.

Она очень редко сердилась, но иногда на нее находило — и тоже в ее особенной манере, безо всякого шума и криков.

— Ты и твой драгоценный учитель! Меня тошнит от вас обоих! Вы все видите и ничего не понимаете!

— Спокойно, мам, спокойно! Что такого делает Анна, чего не делаю я?

Она взяла мое лицо в ладони, смягчая боль.

— Ты никогда не замечаешь того, что видишь чаще всего, — сказала она, улыбаясь. — И твой мистер Джон тоже. А Анна — да.

Она помолчала и добавила:

— Вот это и называется «откровение».

Выдав мне эту жемчужину мысли, она взяла лист бумаги и крупно написала два слова — «смотреть» и «видеть».

— У слова «смотреть» оба глаза широко распахнуты, а у слова «видеть» — оба полузакрыты.

Кажется, я мог бы понять, что она имеет в виду, но Джон учил меня совершенно не этому.

— Это ненаучно, мам, это все твои фантазии.

— Да, немногому они тебя научили. Наука — это здорово, но она еще не все.

Спорить я с ней не собирался, но и согласиться не мог.

— Что такое твоя наука? — продолжала она. — Просто умение открыть стоящие за фактами правила. Твоему мистеру Джону никогда и в голову не придет, что в мире есть что-то еще.

— А разве в мире есть что-то еще?

— За правилами всегда стоят факты, и это называется религия.

Я чуть было не сказал, что это две стороны одной медали, но быстро захлопнул рот. Еще немного, и я бы неизбежно запутался. В этом главная сложность, когда разговариваешь с людьми убежденными.

* * *

Когда я вернулся домой, все уже было позади. Артур уже пришел в мир, целый и невредимый, повитуха Тернер была вполне им довольна, а большинство народу, ждавшего у парадной двери миссис Джонс, уже разошлись. Единственным человеком, не имевшим полного представления о разыгравшейся здесь волнующей драме, был я. И с помощью Анны мне вскоре предстояло заполнить кое-какие пробелы в образовании.

— Финн, ты когда-нибудь видел, как выходит ребенок?

— Выходит откуда?

— Не будь идиотом! Рождается.

— Нет, у меня детей еще не было. Котят видел. Щенков видел. Детей не видел. А что?

— Знаешь, что с ними делают?

— Нет. Что?

— Их переворачивают вниз головой и шлепают по попе. Вот что с ними делают.

— Зачем это нужно?

— Понятия не имею. Повитуха мне не сказала. Интересно, зачем переворачивать-то?

Это самое переворачивание вверх ногами было понятно Анне как нельзя лучше. Оно заставляло посмотреть на мир под правильным углом, так что переворачивание новорожденного вверх тормашками было отнюдь не худшим способом вступить в жизнь. В шлепанье по попе она была не столь уверена.

Интересно, как отнесется к подобным расспросам Джон. Наверняка он и не догадывался, что его ожидает. Скорее всего, он искренне полагал, что процесс Анниного обучения будет прост и прям, как полет стрелы. Полагаю, его ожидали сюрпризы.

Первая неделя прошла довольно спокойно. Несколько заторов, но в целом ничего страшного. И, разумеется, целый водопад вопросов каждый раз, когда я забирал ее домой.

* * *

Для дороги домой я всегда выбирал самый безопасный маршрут, потому что Анна обычно так вертелась и извивалась, сидя у меня на руле, что ехать вдоль канала было просто страшно.

— Финн, мистер Джон сегодня меня сфотографировал, и, Финн, представляешь, я там была по-настоящему перевернутая. Все было перевернутое.

Большой пластиночный фотоаппарат Джона определенно показывал вещи в перевернутом виде. Так что дело было или в нем, или в Анне. В ком именно, она тогда уверена не была. Что же до самого явления перевернутости или «задом-напередности» в зеркале, то это еще требовало серьезных размышлений, и Джону следовало сохранять величайшую осторожность, если он не хотел в один прекрасный момент и себя обнаружить вывернутым наизнанку.

— Знаешь, почему оно все перевернутое и наизнанку, Финн? Знаешь, почему так получилось?

— Скажешь, когда приедем домой, только не теперь, Кроха, а то мы с тобой будем оба валяться кверху рамой посреди дороги.

Однако такие пустяки волновали ее куда меньше, чем необходимость немедленно поведать мне, почему все-все было вверх тормашками.

— Потому что, — радостно завопила она, — мистер Бог нас еще не закончил.

— Если ты не будешь сидеть спокойно, — возразил я, — ему это и не удастся.

— Финн, когда нас всех правильно закончат, тогда все у нас будет головой куда надо.

Слов нет, как я был рад это услышать. Ее слова меня по-настоящему успокоили.

На протяжении всего ужина Анна бомбардировала нас нескончаемыми рассуждениями о способах отделить одну категорию от другой. Все, что для этого требовалось, — перевернуть одну вверх ногами… или все-таки обе? В точности она вспомнить не могла, а, возможно, это и не имело особого значения. Сама методика переворачивания вещей с ног на голову в целях лучшего их понимания ничуть ее не удивила. Она всегда была специалистом по такого рода манипуляциям, как, собственно, и мама с ее изречениями. Я немного завидовал Джону по поводу его занятий с Анной, но она нашла идеальный способ успокоить меня, сказав: «Он и вполовину не такой хороший, как ты, Финн, он все время путается». Я не собирался этого ему передавать, да он все равно бы мне не поверил. Если она захочет донести до него тот факт, что он немного запутался, пусть делает это сама.

Первая неделя обучения прошла просто замечательно, не считая незначительного вопроса о жизни вверх ногами. До сих пор с ним такого не случалось. На второй неделе все было уже куда хуже. На самом деле я был на грани катастрофы. Анна показывала ему всякие интересные вещи, с которыми я познакомил ее несколько месяцев назад. Это были разные штуки с числами и шахматы. Тогда я использовал для объяснений ее собственные слова, а не те, что можно найти в учебниках. Для Джона, в свою очередь, правильная терминология была очень важна, так что, когда она называла что-нибудь «та штука, которую Финн мне показал», он едва не взрывался. Знаю, я должен был называть это биноминальной теоремой, но у меня как-то не сложилось. Тогда это не казалось мне таким важным, но теперь его острый язык воздал мне сторицей.

— Почему, ради всего святого, ты ее учил этому, молодой Финн? Она же совершенно не готова к таким вещам…