Книга Что сказал бы Генри Миллер... - Дэвид Гилмор

— Не могли бы вы сделать мне одолжение? — не унимался я. — Может быть, вам не составит труда замолвить боссу за меня словечко? Скажите ему, что я не собираюсь валять дурака и проработаю не меньше шести месяцев. Я еще в приличной форме.

Он на секунду задумался.

— Боюсь, что разговор получится пустым.

Я записал на клочке бумаги свой телефон, имя и сунул листок курьеру.

— Буду вам очень признателен.

Прошел день, потом еще несколько, но ни ответа, ни привета я так и не получил. Мне никто не позвонил.

— Ты можешь в это поверить? — воззвал я к Тине. — Меня не берут даже долбаным курьером на велосипеде!

На следующее утро, не закончив проходившего в молчании завтрака, я встал со стула, прошел к себе и одетым лег в постель. Накрыл голову подушкой и попытался снова заснуть. Скоро я ощутил рядом чье-то присутствие — как будто маленькая птичка села на краешек кровати.

— Я могла бы тебе помочь, — проговорила Тина, — но ты должен позволить мне это сделать. Не надо тебе со мной спорить.

Спустя час она дала мне список, в котором значились двадцать имен. Они принадлежали издателям газет, руководителям кабельных телевизионных компаний, специалистам по связям с общественностью, людям, сочиняющим речи для заказчиков, и даже каким-то местным политическим деятелям, о которых я слышал лишь краем уха.

— Позвони этим людям, — сказала Тина, — скажи, что ищешь работу.

— Я уже это делал.

— Нет, не делал. Ты говорил только со своими приятелями.

Я бросил взгляд на первое имя в списке.

— Только не этому козлу. Ему я звонить не буду!

Жена покачала головой.

— Ты же сказал, что не будешь со мной спорить.

Я перестал с ней пререкаться. Дал себе на день передышку, потом сел за кухонный стол и стал им всем названивать. К немалому моему удивлению, Тина оказалась права. Большинство моих собеседников оказались людьми вполне порядочными. На тот момент у них ничего не было, но говорили со мной все по-дружески, все пытались меня как-то поддержать.

Испытав прилив бодрящего оптимизма (говорить с людьми по телефону лучше, чем бездействовать), я сказал Джеси:

— Это моя проблема, а не твоя.

Но он не был ни идиотом, ни подлецом, и я чувствовал, что эта «ситуация» задевает его за живое, парня чуть дрожь не била, когда он просил у меня десять долларов на то, десять долларов на это. А что ему еще оставалось делать? У него ведь гроша за душой не было. Мать помогала ему, чем могла, но она ведь актриса, причем обычная театральная актриса. А Тина, конечно, ни за что не станет трогать свои сбережения (она начала копить деньги, когда ей было шестнадцать лет), чтобы помочь моему сыну, чье пустозвонство и безответственность я так самонадеянно поощрял. Посреди ночи (когда напряженные размышления обычно не доводят до добра) я думал о том, как плохо может все повернуться, если нынешнее мерзкое положение с деньгами не изменится, и о том, что с нами станется, если удача снова обойдет меня стороной.

Киноклуб продолжал работать. Чтобы побудить Джеси смотреть больше картин, но так, чтобы это не имело ничего общего со школярством, я стал играть с ним в игру, которая сводилась к выявлению каких-то выдающихся эпизодов. Они могли представлять собой сцену, часть диалога или образ, которые заставляли зрителя сжимать подлокотники кресла и подаваться вперед с сильно бьющимся сердцем. Начали мы с довольно простого в этом плане фильма — «Сияния» Стэнли Кубрика, в котором рассказывается о писателе-неудачнике (Джек Николсон), который в пустой гостинице постепенно сходит с ума и пытается убить собственную семью.

Вполне возможно, что «Сияние» — лучшая режиссерская работа Стенли Кубрика (хороши также комедия «Доктор Стрейнджлав» и культовая фантастика «Космическая одиссея 2001 года»). Но Стивен Кинг, автор экранизированного романа, фильм ругал, а самого Кубрика, мягко выражаясь, недолюбливал. И не он один — так к Кубрику относились многие. Кубрик широко известен своей мелочной придирчивостью, он заставляет актеров снова и снова делать одно и то же, хоть результаты порой бывают весьма сомнительными. Сцену, когда Джек Николсон в «Сиянии» с топором поджидает в засаде Скэтмэна Крозерса, Кубрик переснимал сорок раз. Когда, в конце концов, семидесятилетний Скэтмэн Крозерс уже валился с ног от усталости, Николсон сказал Кубрику, что дублей сделано достаточно и он не будет больше сниматься в этом эпизоде.

Позже в ходе съемок Джек преследовал жену с ножом (Шелли Дюваль), взбегая за ней по лестнице пятьдесят восемь раз, чтобы сцена понравилась Кубрику. (Имела ли эта работа смысл? Может быть, хватило бы и двух-трех дублей? Скорее всего, да.)

Но более важным было мнение Стивена Кинга о том, что до Кубрика «просто не доходило», как надо создавать ощущение ужаса, что он просто не понимал, с какой стороны к этому подступиться. В начале съемок «Сияния» Кинг отправился посмотреть, как идет работа, и уехал со съемочной площадки с чувством отвращения — он сказал, что фильм получается, как «кадиллак» без мотора: «Вы садитесь в него, чувствуете залах кожаных сидений, но ехать на нем никуда не можете». Потом писатель не раз повторял, что, по его мнению, Кубрик снимает кино, чтобы «делать людям больно».

Отчасти я с этим согласен. Но «Сияние» мне нравится, нравится, как этот фильм снят, нравится освещение, нравится звук трехколесного велосипеда — гулкий, когда мальчик едет на нем по деревянному полу, и тихий, когда пластмассовые колесики катятся по застилающему пол ковру, скрадывающему звук. Меня всегда охватывает жуть, когда в кадре возникают девочки-близнецы. Но в качестве лучшей сцены я выбрал тот эпизод, когда в помутившемся рассудке Джека Николсона возникает видение его разговора с официантом гостиницы — чопорным, похожим на британского дворецкого. Она снята в ярко освещенной уборной — в ядовито-красном и белом цветах. Их разговор завязывается как бы невзначай, но потом официант предупреждает Джека, что его маленький сынишка «причиняет неприятности» и, возможно, вопрос с ним «следует уладить». Официант (Филипп Стоун) приковывает в этом эпизоде все внимание к себе совершенной неподвижностью и спокойствием тона речи. Посмотрите, как он смыкает сухие губы в конце каждого предложения — будто изящно, даже слегка небрежно ставит знак препинания.

У него тоже были проблемы с дочерьми, признается официант. Одной из них гостиница не нравилась, и она попытался ее сжечь. Но официант «исправил ее» (топором). «А когда жена решила удержать меня от исполнения моего долга, я исправил и ее». Игра Стоуна безупречна. В отличие от Николсона, который почти не состарился с тех пор, когда я впервые смотрел картину в 1980 году. Кажется, он в ней переигрывает почти как любитель, причем на удивление слабый, особенно по сравнению с блестящей игрой в совершенстве контролирующего себя английского актера.

Джеси, правда, эта сцена лучшей не показалась. Он выбрал тот эпизод, когда мальчик рано утром прокрадывается в комнату к отцу, чтобы забрать оттуда свою игрушку, и видит сидящего на постели папу, вперившего в пространство взгляд тысячелетнего старца. Отец подзывает сына, который неловко пристраивается к нему на колени. Глядя на небритое лицо отца, его затуманенный взор — в синем халате Николсон выглядит бледным как труп, — мальчик спрашивает его, почему тот не ложится спать. Отец отвечает ему так, что дрожь пробирает: «Мне еще очень многое надо сделать», — ясно давая понять зрителю, что ему еще предстоит изрубить свою семью в капусту, как это сделал официант.