Книга В Гаване идут дожди - Хулио Травьесо Серрано

– Это моя невеста. Скоро обвенчаемся в церкви по всем правилам. – Мне доставляло удовольствие рассказывать ему всякие небылицы.

– Твоя невеста? Поздравляю, старик. В твоем возрасте тебе пора остепениться и взяться за ум, потому что голова у тебя, в общем, неплохая, разве что рожки на лбу торчат. – Франсис умел ответить на шутку.

– Не трепись попусту, – ответил я с деланным безразличием.

Губы Франсиса плотно сжались.

– Недавно я видел ее в компании иностранцев, но отнюдь не в роли гида… – Франсис запнулся. Обмену шутками, кажется, пришел конец. – Вроде бы эта твоя невеста…

– …иногда их сопровождает, – докончил я спокойно: мол, это меня мало касается.

– Хинетера! Я так и подумал. – Его живот колыхнулся от смеха.

– Она не хинетера. Всего лишь иногда встречается с каким-нибудь иностранцем.

– А ты, значит, ее сутенер.

– Ничего подобного. Я ее жених. И не беру у нее денег.

– Тебе нравится жить с хинетерой? – Франсис приложился к стакану.

Наверное, я ему казался большим чудаком, кем-то вроде вегетарианца или хуже – человеком, который по два раза в день прыгает с парашютом или мчит на машине со скоростью двести километров в час, иными словами – недоумком с явно нарушенной психикой.

– А тебе нравится быть жирным? – огрызнулся я.

У Франсиса было огромное пузо и толстые щеки, как наливные красные яблоки. К счастью, рост его не подвел и мускулами он тоже мог похвастаться. Когда мы были студентами университета, он занимался греблей и выглядел настоящим атлетом. Теперь он ел все без разбора, пил, как верблюд в пустыне, и курил столько, что всегда был окутан облаком серого удушливого дыма от своих дешевых сигарет. Хотя спортивную форму Франсис и потерял, успехом у женщин продолжал пользоваться.

– Тебе нравится быть жирным? – повторил я.

– А при чем тут жир? – сказал он, нежно поглаживая стакан.

– Кто-то отращивает себе живот, кто-то находит свою женщину – это всего лишь два образа жизни в ряду многих других. Форма существования не играет большой роли. Разные способы жить насчитывают тысячелетия. – Я приложился к стакану. – А кроме того, я не живу с ней, только гуляю и сплю.

– В этом-то все дело. – Тут во Франсиса влилось немного рома и из него вышло немного дыма. – Ты с ней спишь, говоришь, что любишь ее, и тебя не колышет, что ее берет другой мужчина?

Вопрос в самую точку. Я сделал затяжной глоток, чтобы успеть обдумать ответ. Волнует ли меня то, что Моника спит с другими?

– Не имеет значения, – соврал я.

– Ты циник.

Нет, я не был циником. В действительности я страдал при мысли, что до меня Монику лапал какой-то грязный иностранец, который слюнявил ее сверху донизу. Мне не хотелось признаваться в этом Франсису, но без содрогания я не мог представить себе Монику с кем-то другим. Тем не менее приходилось мириться. Мне было не по силам изменить положение вещей. Где взять доллары, которые ей нужны, чтобы жить по-человечески? Я, увы, сам не знал, как буду жить завтра. Что можно было ей предложить?

А готова ли она сама бросить все ради моей особы? У меня не хватало мужества спросить ее об этом. В конце нашей истории я узнал, что да, готова, но было уже слишком поздно, чтобы изменить жизнь. Ничего нельзя было изменить. Реки впадали и всегда будут впадать в море, волны всегда будут биться о берег, а луна всегда будет играть прибоем.

– Поговорим о другом, – сказал я сухо.

Мы выпили в полной тишине, а когда «Абана Клаб» закончился, Франсис достал бутылку без этикетки.

– Что за штука? – спросил я, а голова моя уже кружилась, как детская карусель.

– Лучший ром, самогон, чистый спирт, сок грейпфрута с сахаром. Искра божья.

– Искра божья?

– Да. Голова твоя так заискрит, что позабудешь все горести и заботы. Давай выпьем, братец.

– Стой. За что пить будем?

– Да, за что бы?… – Стакан в руке Франсиса застыл у самых губ. – Есть тостик. Выпьем за всех сволочей, которые испоганили нам жизнь.

– За них?! – не смог я сдержаться.

– Да, чтоб их повесили за яйца вниз головой. – Франсис захохотал.

– Такого никогда не будет, – отрезал я.

– Не скажи!

– На всех веревки не хватит.

Франсис снова захохотал и шлепнул меня по плечу, но я сидел с каменным лицом, моя голова-карусель кружилась все сильней.

– Тогда вышвырнем сукиных сынов в море с гирями на ногах, вместе с их матерями.

– Тоже не пойдет… – Карусель вдруг остановилась, и я уставился на стакан с ромом.

Франсис взглянул на меня с интересом.

– Не пойдет… потому что у мрази нет матери.

– Верно, ох верно. – Франсис с жадностью приник губами к полному стакану, выплеснув немного рома на пол.

Мы пили, пока не опорожнили всю бутылку. Франсис схватил ее за горлышко и, потрясая, как флагом, заорал:

– Как это поется… «Песни пой и слез не лей…»

– «…с песней дохнуть веселей!» – пьяно подхватил я, а он, уже ничего не соображая, рухнул на пол.

Три часа пополудни, солнце палит во всю мочь, а жизнь на Рампе кипит. Дела у продавцов на базаре идут неплохо. Книжник Ремберто за хорошие деньги продал «Смерть Нарцисса» Лесамы Лимы,[13]хотя ни «Безумный мир», ни «Сто дней Содома» сбыть пока не удалось. Чина продала четыре кораблика с надписью «Куба», а толстый лысый покупатель-иностранец пригласил ее пообедать. Чина очень довольна, но еще надо придумать, как обмануть бдительность своего любовника, старого дантиста – резчика корабликов, с которым у нее назначено свидание. Из трех щенков Маркое продал двух, и на руках у него остается только один, беленький с черным пятнышком на лбу, тихий и грустный, наверное тоскующий по исчезнувшим братьям. Как только является полиция, продавец марихуаны исчезает в толпе. Сегодня ему не везет, почти ничего не удалось сбыть. Завтра отыграюсь, говорит он себе в утешение и бредет по Рампе к морю. А Леандро Мексиканец идет прямо к отелю «Абана либре» сообщить клиенту-мексиканцу, что почти выполнил его просьбу. По правде сказать, он не смог договориться с Эрмесом и его женой Милагрос и решил продолжить поиски. Тут-то он и вспомнил о Монике.

Моника, как всегда, ограничивается легким обедом (фрикадельки, спагетти) и, перекусив, садится в кресло выкурить сигарету и выпить холодного «дайкири» под песни битлов. Только что звонила Малу и, не входя в детали, передала, что у ее приятеля возникли трудности и затея с плотом пока откладывается. Под мелодичную грустноватую музыку, льющуюся с пластинки, Моника размышляет о предложении Манолито-Быка. «Пожалуй, сразу-то не стоит отказываться», – говорит она себе. Манолито не раз ей находила стоящих клиентов (испанца Альваро, канадца Ричарда, немца Германа), людей солидных, денежных и вполне воспитанных. Все обходились с ней хорошо, за исключением дикаря Германа, любившего всякие мерзости (хотя кому дано судить – мерзость это или нет, ведь Герману, например, все эти извращения казались верхом удовольствия), из-за чего и пришлось ей с ним распрощаться.