Книга Тайная вечеря - Павел Хюлле

Позже, когда тема классической филологии иссякала и вызванный по домофону официант быстро и беззвучно ввозил в апартаменты Выбранского столик с завтраком, Эпангелия или Ора с восхищением (если и притворным, то изображаемым безупречно) выслушивали ученые речи профессора.

— Сколько еще просуществует Солнце?

Профессор подавал девице хрустящие булочки.

— Запасы ядерного топлива иссякнут через какие-нибудь пять миллиардов лет. — Он помешивал ложечкой кофе. — Однако, прежде чем солнце погаснет, последний взрыв буквально сметет всю нашу планетарную систему. Можешь себе это представить?

А когда девушка согласно кивала, менял тему на еще менее понятную.

— Ты когда-нибудь слыхала про антиматерию? — Он подливал ей в стакан соку. — Знаешь, что это такое? Античастица — близнец обычной частицы. Только с противоположным зарядом. Если бы один грамм античастицы столкнулся с одним граммом частицы, высвободившаяся энергия была бы равна энергии взрыва примерно сорока килотонн тротила! Американцы работают над этим уже более десяти лет. Чтобы поймать античастицу и подготовить ее к столкновению, нужно достичь температуры минус ноль целых пять десятых градуса по Кельвину. Пока задача невыполнимая! Первый, кому это удастся, получит в свое распоряжение неисчерпаемые запасы энергии. Понимаешь? Неисчерпаемые! Шейхи будут верблюдов поить своей нефтью.

Но в тот день, как я уже сказал, у профессора Выбранского не было времени бесплатно обучать безропотных слушательниц основам физических наук. Хотя он очень любил это занятие — оно отчасти заменяло лекции в университете, которые он перестал читать после создания фирмы.

Выйдя из ванной комнаты, он перед большим трюмо завязывал галстук.

— Если я не ослышался, — сказал он только что проснувшейся проститутке, — тебя зовут Атанасис. Но что это значит? Ты не сказала. А может, и сказала. Не помню.

— А-танасис. Значит: которая не умирает.

— Серьезно? — обрадовался профессор. — Выходит, я провел ночь с Бессмертной. Мы еще увидимся?

Девушка пожала плечами. Клиенты с верхнего этажа, обладатели собственных апартаментов, как правило, предпочитали каждый раз что-нибудь новенькое. Выбранский бросил на ночной столик пачку банкнот — хотя ей было уплачено заранее — и, выходя с висящим на плече ноутбуком, сообщил, что заказал для нее завтрак, но не здесь, а внизу, в ресторане.

В бесшумном лифте он думал о Сэмюэле Пиквике. Почему бы ему не жить, как жил тот? Мистер Пиквик никуда не спешил. Учуяв в каком-нибудь постоялом дворе соблазнительный запах жаркого, снимал там номер, приглашал друзей и досконально изучал достоинства тамошней кухни. Никакого напряжения. И бесконечные беседы, из которых ничего не следовало: они просто приносили радость. Если бы сейчас — он уже шел по подземному паркингу, на краю которого его поджидал оливкового цвета «сааб» с водителем, — он продал акции своей фирмы и удачно куда-нибудь их вложил, он бы мог до конца своих дней — и даже дольше — быть Сэмюэлем Пиквиком. Но разве для человека главное — покой и превосходно приготовленное жаркое? С этой мыслью профессор Ян Выбранский сел в машину. Уже трезвонил мобильник, а водитель, пан Здислав, докладывал составленный накануне вечером распорядок дня:

— Вначале с женой к садовнику. Потом на заседание правления. Потом ланч с каким-то Инженером, наконец, фотосессия в театре. Ужин с двумя представителями Jannes & Jambres Corporation, — тут пан Здислав заглянул в записку и продолжил: — Эту встречу вы велели подчеркнуть красным, шеф, и приписать «информатор».

Ян Выбранский посмотрел в свой еженедельник и с удивлением обнаружил, что вчера под этой самой строчкой — J&J — записал латинскую сентенцию, которая, вероятно, должна была выразить его отношение к сегодняшнему дню: Cotidie est deterior posterior dies. Откуда он ее помнил? Кто автор? Всякий следующий день хуже предыдущего, подумал он, так оно и есть, если имеешь дело с Jannes & Jambres. Но был ли другой выход? Человек, которому он щедро платил, недавно принес тревожные новости из правления своей корпорации. Все эти встречи, разговоры о совместных начинаниях, соблазнительные проекты — ба, даже предложение слияния — свидетельствовали, что Jannes & Jambres намерена захапать его фирму. Играй он на бирже, как когда-то советовал Антоневич, в конфликтной ситуации с J&J у него были бы определенные преимущества. С другой стороны, поскольку от биржи он не зависел, то сохранял полную свободу действий, не говоря уж о том, что мог умалчивать сведения об оборотах, доходах-нетто и всем том, что, участвуя в биржевых торгах, следовало предавать гласности. С третьей же стороны — у каждой проблемы ведь непременно есть третья сторона, — коли уж он нацелился на контракт, крупнее которого не заключалось в этом городе со времен прибытия сюда лодки со святым Войцехом[31], переговоры с J&J неизбежны. При всем при том сил у него маловато. А предстояло войти в клетку льва, поставить перед ним еду и выйти целым и невредимым, захлопнув за собой дверцу. Прихватив — шутка ли! — лежащий у льва между лап мешок с золотым песком. Таковы были — grosso modo[32]— размышления Яна Выбранского, навеянные латинской сентенцией, которую он вряд ли записал бы в еженедельник, не будь проблем с конкурирующей фирмой. Ладно, хватит, подумал он, закрывая блокнот, займемся этим во второй половине дня.

— Что за Свободный университет? — спросил он у водителя, услыхав по радио вкрадчивый голос доктора Ибрагима ибн Талиба. — Впервые слышу.

— Он с утра талдычит, что мусульмане непричастны к этой алкогольной бойне.

— Слышал. Я спрашиваю про Свободный университет. Ты что-нибудь про него знаешь? И выключи, ради бога, радио. От них не дождешься исчерпывающей информации. Зато спекуляций — пруд пруди. Редундантность. Знаешь, что это такое?

Пан Здислав ухмыльнулся, потому что подобного рода вопросы с последующими разъяснениями выслушивал от своего шефа по крайней мере несколько раз в неделю, и не задумываясь ответил:

— Редундантность? Это, шеф, черта сообщения, содержащего больше информации, чем необходимо для изложения сути.

И посмотрел в зеркальце на лицо Выбранского. Профессор, как всегда, удивился правильности ответа, однако через секунду вспомнил, что когда-то они уже об этом говорили. Раздражения в таких случаях он никогда не выказывал. Вот и сейчас кивнул и махнул рукой, словно хотел сказать: ну конечно, опять забыл.

— Свободный университет, — продолжал водитель, — никакой не свободный. Там изучают Коран. И джихад. Работает уже три месяца при строящейся мечети. Кстати, ее открытие придется теперь отложить.

Последнюю фразу он произнес не без злорадства.

— Коли так, — Выбранский в эту минуту писал жене эсэмэску, что они уже едут, — почему он называется Свободным университетом? Медресе никоим образом не университет. Почему никто не называет вещи своими именами? И уж в особенности журналисты?