Книга Дочь скульптора - Туве Марика Янссон

— Уходи! — сердито сказала я. — Пьеса еще не окончена. Не надо аплодировать сейчас. Но Фанни меня не слушала.

Она присела на корточки перед печью и стала греть руки. Весь дым выходил через отдушину, так как никакой трубы ведь не было, а печь наполовину сгнила. Фанни продолжала топать ногами и петь свою великую дождевую песню.

— Ослица! — закричала я. — Ты же — публика.

Папа шел лугом. Он остановился и спросил:

— Ну-ка, чем вы тут занимаетесь? Он был крайне удивлен!

— Я играю в театр! — закричала я. — И для тебя тоже! А Фанни все испортила!

Лил дождь, и все лампы погасли. Я сидела и плакала что есть сил.

— Ну-ну! — успокаивал меня папа. — Не принимай это так близко к сердцу.

Он не знал, что сказать, и через некоторое время сообщил:

— Я поймал двухкилограммовую…

— Аи! Аи! Аи! — закричала Фанни.

Я вошла первой в дом и все время плакала, но теперь больше для того, чтобы произвести впечатление. Папа вышел следом за мной и зажег свечу, так как все лампы были в театре. Он показал мне щуку.

— Она красивая! — сказала я, потому что всегда следует высказать свое мнение, если кто-то поймал рыбу.

А потом плакать дальше было уже слишком поздно. Я снова оделась как обычно и мы вместе с папой стали пить чай.

Все время было слышно, как Фанни била и била в гонг и пела свою дождевую песнь. Весь луг был затянут дымовой завесой. Но вот кошка устала и вошла в дом.

— Это Сюсис, — мимоходом рассказала я. — Ее заколдовали и превратили в кошку.

— Что-что? — спросил папа.

— Ерунда, ничего, — ответила я, потому что это было не так уж и важно.

Назавтра Фанни была в очень хорошем настроении.

Дверь баньки рухнула, и занавес лежал в траве. Мы расстелили его на столе веранды и оставили там сохнуть до следующего лета.

ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ И ФРУ

Папа любит всех животных на свете, потому что они ему не противоречат. Но больше всего ему нравятся те, что лохматые. И они тоже любят его, потому как знают: им разрешат делать все, что они захотят.

С фру все иначе.

Если они — натурщицы, с которых лепят скульптуры, они становятся женщинами, но пока они фру — это трудно. Они не могут даже позировать, и они слишком много болтают. Мама, естественно, никакая не фру и никогда ею не была.

Однажды в сумерках, когда папа стоял на холме, к нему прямо в объятия влетела летучая мышь. Папа стоял абсолютно неподвижно, и тогда она заползла ему под пиджак и, повиснув там головой вниз, заснула. Папа не шевелился. Мы принесли ему обед, и он ел очень осторожно. Никто не посмел произнести ни слова. Потом мы унесли тарелки, а папа остался стоять на холме, пока не стемнело. Тогда летучая мышь ненадолго вылетела из-под пиджака, а потом снова вернулась к папе.

Но осталась в этот раз совсем ненадолго, это просто был визит вежливости.

В то лето мама готовила кашу или спагетти для Пеллюры каждый день, когда рыба не ловилась в сети. Папа выходил на вершину горы и звал: “Пел-люра, Пеллюра!” И тогда чайка-папа прилетала. Иногда — вместе со своими птенцами. Некая фру утверждала, что Пеллюра вовсе не обыкновенная чайка, а серебристая чайка, пожирающая маленьких птенцов гаги, и папа ненавидел эту фру, до тех пор, пока она не уехала.

У Пеллюры были желтые ноги, он был серебристой чайкой и пожирал маленьких птенцов гаги, но когда фру отправилась восвояси, мы все-таки поверили, что Пеллюра просто чайка.

Пеллюра прилетал на зов папы, и потом, домашнее животное никогда тебя не надует, а ты никогда не обманешь его. В городе это труднее, но мы делаем все, что в наших силах.

Весной у нас жили девятнадцать канареек. Хочу заявить вам, раз и навсегда, что канарейки — очень жизнеспособны. Все начинается с папы и мамы. У них появляются птенцы. И прежде чем птенцы оперятся, они должны покинуть родной дом. А папа снова поет, а мама — откладывает новые яички.

Вот так все и происходит с канарейками.

У моего папы большие с ними хлопоты. Канарейки, сидя на наружной антенне, пели и качались, и плескались в воздухе, и все было мирно и радостно, пока они вдруг, сцепившись в драке, не начали сражаться друг с другом и, накинувшись на самую маленькую и уродливую, не общипали ее так, что она вся словно стала лысой.

Тогда папа щелкнул по их головкам своим резцом и сказал:

— Ах вы, дьяволята вы этакие!

Канарейки тут же успокоились, и уже больше никогда никого не клевали, а только пели.

Папа шел к своему вращающемуся шкиву, клал туда глину, а потом возвращался. Кролики прыгали вокруг него, по одному с каждой стороны, а потом бежали обратно. Они никогда не менялись местами друг с другом. Папу они любили. Но иногда они теряли терпение и дрались за его спиной, так как ревновали его друг к другу. Тогда папа и их щелкал по головам своим резцом. Иногда он щелкал и меня.

Но он никогда не щелкает обезьяну Попполино'. После мамы папа любит Попполино больше всех на свете. Попполино разрешается даже прыгать по дневной газете, которую читает папа, потому что он папин друг. Попполино живет в большой клетке на папиных нарах на антресолях. Но как только он повисает там на хвосте и кричит, ему разрешают выйти на волю.

Обычно они вместе с папой слушают радио, при этом Попполино достается один из наушников и он крутит его, убирая помехи. Или же они вместе с папой идут в магазин и покупают салаку.

Когда папа идет в магазин, он часто бывает вынужден щелкать по головам всех этих фру, потому что они никогда не могут сразу решиться на покупки, да еще самым глупым образом болтают о политике.

То же самое вынужден он делать всякий раз, когда мы ходим смотреть живые картины, так как фру никогда не снимают свои шляпы. Да, трудно с этими фру!

Большей частью они аполитичны и не желают слушать даже о войне, но, во всяком случае, они пугаются, когда папа щелкает их, и это всегда идет им на пользу.

Мама — никакая не фру, и она всегда снимает свою шляпку.

Когда мама одна, она всякий раз поступает по-своему.

Однажды папе захотелось показать Попполино фильм о джунглях, но в кино их не пустили. У папы постоянно хлопоты с Попполино. Если не со всеми этими фру, то с Попполино.

В другой раз папа с обезьяной вместе пошли послушать американца в ресторан “Гамбрини”, чтобы провести приятный вечер, и были выставлены из зала еще до одиннадцати часов вечера. Не то чтобы Попполино плохо вел себя, нет, он просто немного заинтересовался одной шляпкой, которая к тому же была совсем другого цвета, чем тот, который ему нравится. Да, с домашними животными тоже трудно!

Не один раз случалось так, что Попполино съедал канарейку, и всякий раз папа все так же расстраивался. Но подумав, он понимал, что это все-таки к лучшему, поскольку канареек было слишком много. Ведь в природе должно сохраняться равновесие. Кроме того, они гадили на мамины рисунки, а еще хуже — ей в волосы!